– Не по-людски, конечно, поступил начальник. Но ведь бунтовать-то, Иван Васильевич, – тоже грех великий. Не по-христиански это, – пробовал отговорить квартиранта от необдуманного поступка дед Егор.
– А я вообще – атеист. И знаю только одно: зло должно быть наказано. А ты, олигарх, как? Пойдешь с нами или дома останешься? – поставил меня перед выбором бывший депутат Государственной думы.
– Я бы все-таки дождался инспекторов из Красноярска. Насилие порождает насилие, – попытался я достучаться до рассудка коммуниста.
– Поздно… – успел произнести Кандыба.
В дверь и в окна стали интенсивно стучать.
– Кого принесла нелегкая, на ночь глядя, – проворчал дед Егор и направился к двери.
Однако она не открывалась. Он навалился на дверь всем своим телом, но она все равно не поддалась.
– Так они же нас заколотили в избе гвоздями. И дверь, и ставни на окнах, – догадался хозяин.
И только он произнес эти слова, как в доме вдруг сильно запахло бензином.
Кандыба вскочил с лавки и закричал:
– Они решили нас спалить здесь!
Из сеней повалил едкий дым.
Мои товарищи испуганно заметались по дому в поисках выхода. Кандыба с разбегу пытался вышибить дверь, а дед пробовал топором отковырять ставни. Мною же овладело какое-то безразличие. Я сидел на своей лежанке и равнодушно смотрел, как дым заполнял комнаты и языки пламени уже врывались вовнутрь.
«Ну вот и все, – подумалось мне. – Побеждает тот, кто наносит первый удар. Комендант опередил всех. Как мудро: без Кандыбы и бунта никакого не будет, и меня не надо выпускать на свободу. Недооценили мы Румянцева. Какая разница: кто победит, а кто проиграет? Всё равно все на том свете будем рано или поздно. Мой час, похоже, настал…»
Пламя уже вовсю бушевало в доме, когда Кандыбе удалось вышибить дверь. Он подскочил ко мне и взвалил на свои мощные плечи мое уже почти бесчувственное тело.
«Странно, но комары с улицы куда-то исчезли. Наверное, испугались огня», – подумал я и закашлялся от свежего воздуха.
Лысый великан бережно, как малого ребенка, положил меня на траву. Я заметил, что у него обгорело все лицо, но всполохи пожара еще отражались на его блестящей лысине.
– А где дед? – встрепенулся бывший депутат. – Он ведь остался в доме!
Кандыба вскочил и бросился в объятую пламенем избу. Едва он скрылся в стене огня, как раздался страшный треск, и пылающая крыша обрушилась вниз, похоронив под собой моего спасителя и хозяина дома.
Глава 11. И повторится всё, как встарь
Санкт-Петербург. Июль 1836 года
Коляска, запряженная вороными рысаками, подняв облачко пыли, остановилась у ворот Александро-Невской лавры. Кучер проворно соскочил с козел, открыл дверцу и, поддерживая владыку под руку, помог ему спуститься на землю. Митрополит Серафим был стар и немощен, а тут еще простудился во время крестного хода, поэтому сейчас кое-как передвигал ноги. Из калитки к нему на помощь поспешили монахи.
Но вдруг какой-то оборванный и грязный нищий выделился из толпы таких же неприкаянных бродяг, отирающихся у лавры целыми днями в ожидании подаяний, и упал на колени прямо перед митрополитом.
Монахи бросились поднимать наглеца, чтобы он не досаждал владыке своими проблемами.
Но нищий успел схватить отца Серафима за руку, посмотрел ему прямо в лицо своими небесно-голубыми глазами и молвил благородным голосом:
– Благословите мое возвращение.
Митрополит замер. Он властным жестом остановил ретивых монахов и сам поднял с колен бродягу. Взял его за руку и повел за собой в лавру, как дорогого гостя.
– Уже не чаял увидеть вас живым, – сказал митрополит, когда он остался с гостем наедине в своих покоях. – Клейнмихель сказывал, будто бы вы погибли во время шторма.
– Я уже столько раз погибал, что уже сбился со счета. Сам не знаю, почему меня смерть не берет. Видно, настолько тяжкие мои грехи, что я до сих пор не могу искупить их сполна. Не судьба мне умереть на чужбине. За этим и вернулся на родину, чтобы прах мой покоился в родной земле, – тяжело вздохнув, признался бродяга.
Митрополит покачал головой и произнес:
– Я-то вас понимаю. Но поймет ли ваш поступок император Николай Павлович? Он уже так свыкся с верховной властью, что никого рядом не потерпит.
– Я знаю это, владыка. Потому и пришел в первую очередь к вам, а не к брату. Я хочу, чтобы вы передали ему мою нижайшую просьбу. Мне не нужна власть, не нужны деньги. Я готов отправиться в самую далекую ссылку, в самую глушь. Обо мне никто никогда не услышит. Я уже давно не царь Александр и даже не граф Северный. Эти господа умерли, и мир их праху. Я просто бродяга, не помнящий родства, который хочет дожить остаток своих дней среди соплеменников. Вот об этом молю вас похлопотать перед императором.
Митрополит подошел вплотную к своему гостю и крепко обнял его, не боясь испачкаться о его лохмотья:
– Все сделаю для вас, сын мой, что будет в моих силах. Жаль, что граф Аракчеев не дожил до светлого дня вашего возвращения. Как бы он был рад вас увидеть. И матушка ваша тоже. Мария Федоровна и слегла-то совсем, когда с Цейлона пришло письмо, что вас с вашим капитаном смыло с яхты во время шторма. Царство ей небесное! И Константин Павлович, братец ваш, преставился от холеры. Да упокоит Господь его душу. У нынешнего государя теперь другой первый советчик – генерал-адъютант Клейнмихель. Пошлю-ка я ему весточку, пусть заедет ко мне, когда сможет. С ним обо всем и потолкуем. А пока располагайтесь здесь, в лавре. Отец настоятель выделит для вас келью. Отдохнете, приведете себя в порядок. Вид у вас, прямо скажем, неважный. Я, честно признаюсь, сгораю от нетерпения услышать ваши рассказы о дальних странствиях. Но всему свое время.
Клейнмихель приехал через два дня. Митрополит к тому времени уже почти поправился, встретил царедворца на монастырском дворе в отдаленной беседке, куда распорядился подать чаю.
– Сын мой, я хочу представить вам человека, только что вернувшегося из далекого путешествия. Может быть, он покажется вам знакомым, но это ровным счетом ничего не значит. Это просто бродяга, не помнящий родства, – сказал митрополит и, не дождавшись ответа, приказал служке позвать гостя.
И вскоре на тропинке появился высокий и очень худой человек с окладистой седой бородой. Одет он был просто: в длинную холщовую рубаху, подпоясанную шнурком, доходящую ему до колен, и такие же полотняные штаны. Но обут он был в дорогие сапоги из мягкой кожи, и походка у него была явно не крестьянская. Клейнмихель готов был поспорить с кем угодно: этот человек немало времени провел в седле и, скорее всего, служил в гвардии.
Но когда странник подошел ближе, генерал-адъютант так резко вскочил со скамейки, что опрокинул на скатерть чашку с горячим чаем.
– Вы?! – воскликнул он. – Но как? Откуда? Этого не может быть!
– Успокойтесь, Петр Андреевич, – вымолвил подошедший ласковым голосом. – Я вовсе не привидение. Владыка Серафим может это подтвердить.
– Но вы же погибли в океане. У меня есть донесение на этот счет! – не мог успокоиться Клейнмихель.
– Вы, наверное, имеете в виду графа Северного, на содержание которого вы посылали деньги, – продолжил странник. – Не переживайте, он действительно утонул в Индийском океане девять лет назад. Мне от вас никаких денег не нужно. Я уже давно научился сам заботиться о себе.
Царедворец недоуменно спросил:
– А что же вам тогда угодно, уважаемый…
– Федор Кузьмич, – подсказал старик. – Я с радостью буду отзываться на это имя. Я бы хотел просить вас об одной услуге. У меня в Петербурге когда-то жила родня. Матушка уже умерла, и один брат тоже, но двое других еще живы. Не могли бы вы, Петр Андреевич, устроить мне с ними встречу. Я был бы вам очень признателен за это.
– Не знаю, – растерянно пробормотал придворный. – Это все так неожиданно. Согласятся ли они встретиться с вами. Я должен сперва узнать их мнение.
– Вот и узнайте, пожалуйста. А я пока подожду их ответа здесь, в лавре, в гостях у митрополита, – сказал Федор Кузьмич, поклонился и пошел прочь.
– Вы даже представить себе не можете, как обрадовался государь, когда я ему рассказал о вашем возвращении! Он тут же велел мне ехать за вами и привезти вас ко мне домой. Я уже отослал жену с детьми и с Варенькой в Царское Село. Вашей беседе с императором никто не помешает. Всем слугам тоже дал выходной. О вашей встрече ни одна живая душа не узнает. Не беспокойтесь, – торопливо говорил своему спутнику Клейнмихель, пока они ехали в закрытой карете к месту встречи.
– Спасибо, – тихо ответил Федор Кузьмич.
– Поверьте, я очень боялся доложить государю о вас. Неизвестно еще, как он встретил бы ваше воскресение. А он сразу развеял все мои сомнения. Его глаза осветились такой радостью, какой я у него давно не видел.
