При Ленине вещи назывались именами собственными. Это была пора не только разглашения тайных договоров, но и разоблачения буржуазно-помещичьих механизмов обездоливания народа, его эксплуатации, удержания масс на отдалении от экономической и политической власти. Ленин настойчиво следил за тем, чтобы народ знал правду в ее реальном трехмерном измерении. Материально социализма не было и не могло быть, но именно тогда, а не шестьюдесятью годами позже массы морально вкусили от реального социализма.
В труднейшее время, когда судьба революции висела буквально на волоске, Ленин скрупулезно изучал ростки социалистического опыта, по крупицам собирал факты, из которых родились его рекомендации по утверждению народовластия на смену военному коммунизму после окончания навязанных нам гражданской войны и иностранной интервенции.
Мы совсем плохо знаем эту главу — едва ли не важнейшую в ленинском понимании социализма. Десятилетиями она оставалась скрытой от партии и науки. Произвольно выдернутыми отрывками, вне контекста работ Ленина, зачастую доказывалось противоположное тому, что Ленин хотел доказать. В ходе было типичное сканирование терминов, составление цитатников сомнительного достоинства во имя наведения блеска на достигнутое и извинения растерянного капитала.
Вот так. Планирование от достигнутого должно было когда-то закончиться теоретизированием от достигнутого. Культ личности понадобился — извольте. Даже Иван Грозный для колорита сгодился. Петр I не помешал. Вспомнили фольклор («сильна рать воеводою»). Вседозволенность самодержавного пошиба потребовала беспробудного ликования по поводу сыпавшихся, как из рога изобилия, «успехов», «рекордов», «побед». Неуспехи и поражения заранее исключались, и те, кто рисковал усомниться, что подобное может в принципе быть, сразу попадали в обойму врагов вождя, следовательно — врагов народа. Волею одного материалисты впали в идолопоклонство.
Этот порок вошел в плоть и кровь. Он продолжал себя давать знать после смерти Сталина, даже после 1956 года. Его перенесли на Центральный Комитет, который был выведен из-под критики. Деятельность ЦК должна была слыть в любых перипетиях правильной «целиком и полностью». Не спешите соглашаться или не соглашаться. Вдумайтесь в сказанное и разберитесь в самих себе. Критически разберитесь. Тогда, возможно, призыв к обновлению, новому мышлению откроется вам полнее и предметней.
Наверное, это главный вывод, который мы вправе и должны сделать. Видимо, он должен стать тем моральным критерием, который поможет держать наш корабль при самом сильном ветре и высокой волне строго по курсу. Собственно, здесь ответ на вопрос, который вынесли на обсуждение Пленума: какими быть советской средней и высшей школе. Человечной и честной, умной и ответственной, устремленной вперед и уважительной к нашему национальному прошлому, к наследию земной цивилизации.
Школе предстоит возродить в полном объеме искусство раннего распознания талантов и тактичного их пестования. Если угодно, общество должно с детства изучать свои кадры и растить каждого для начерченной ему природой деятельности. Социальная справедливость начинается в школе, еще даже до школы, так чтобы люди не только рождались, но равными в правах и обязанностях прошли через всю жизнь. Чтобы каждый советский гражданин, независимо от возраста, знал: социальная защищенность — это не нечто само собой разумеющееся, но богатство, которое надо ценить и беречь, это Октябрьская революция в действии, это и его собственная революция.
В. Фалин
Приложение 2
Сопроводительная к докладной записке В.М. Фалина М.С. Горбачеву[25].
Ноябрь 1986 года
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Дурная голова ногам покою не дает. И рукам тоже, и глазам. Причем, как Вы, возможно, убедитесь, не только моим.
Ваше пожелание получить от меня некоторые соображения к Пленуму настроило меня на философский лад. Но прежде чем я представлю на Ваш суд текст, позвольте сделать несколько пояснительных замечаний.
1. Сегодня мы говорим — морально-политическое состояние общества оздоравливается. По сравнению с тем, что имело место три—пять—десять лет назад, оно много чище. Есть не просто надежда, без которой любая жизнь не в жизнь. Появилась перспектива, сам горизонт ожидания стал выше. Это факт. Кто бы и что бы ни говорил. Так же, как факт и то, что перемену принесла перестройка.
2. Вместе с тем общество полно движения. Его обозначают по-разному. В зависимости от угла зрения и прочих обстоятельств. Волнение, брожение, смятение, активность, поиск.
Допустим — волнение или смятение. Надо ли удивляться, если на дворе революция, которая зовет под свои знамена всех честных граждан? Можно ли удивляться, когда в процессе обновления всплывают такие вещи из нашего недавнего и давнего прошлого, которые несовместимы с любым толкованием морали? Было бы странно, если бы люди не реагировали на совершающееся. Вот тогда бы имелся повод задать себе вопрос: не убита ли способность строя к возрождению, к тому, чтобы разорвать путы, мешающие ему вырваться на простор?
Итак, смятение смятению рознь. Ныне оно — в подавляющем большинстве случаев — вызывается стремлением совершить максимум возможного в минимальные сроки, в любом варианте сделать поскорее столько, сколько можно сделать, чтобы исключить рецидивы, контрперестройку. Смятение это чем-то сродни оправдавшему себя не раз исконному русскому обычаю делать большее дело сообща, всем миром. И пока это так, социализм только выиграет от подобного доброкачественного смятения.
3. Главная препона на выбранном партией пути видится в ином. Перестройку не приемлет консерватизм. Открытый или скрытый. Определяющий способ действий противников или прочно устроившийся в подсознании (привычках, склонностях, вкусах) самых горячих приверженцев курса XXVII съезда. Тем более, что не сыщется двух человек, которые под одним и тем же понимали бы одно и то же.
Опять-таки, если держаться реалий, другого не дано. Хотя мы все родом из Октября, мы — кто больше, кто меньше — также дети или внуки сталинизма. Родившись, учась, работая в обществе сталинизма, который не кончился со смертью его творца и который по сей день сопровождает нас на каждом шагу, мы обрекли себя почти все воспринимать иррационально, сообразно вбитым в нас догматическим поверьям, десятилетиями в насмешку над классиками выдававшимися за марксизм-ленинизм.
Привычный, словно ржа въевшийся консерватизм крайне труден для излечения, особенно когда он твердо, бескомпромиссно уверен — несовременен кто угодно другой, только не он. Отсюда, из стремления извинить или не утруждать самого себя, а не столько адвокатировать Сталину, желание выискать в 30-е и послевоенные годы нечто извинительное. По принципу нет худа без добра.
4. Похоже, где-то здесь зреет конфликт — кто кого. Не в обывательском, разумеется, смысле. А как Вы подчеркивали, судьбоносном. Быть социализму социализмом или оставаться социализму сталинским прочтением народовластия. В последней редакции — с вечным зовом к администрированию, командованию, наказанию ослушания, с отвращением ко всякой неординарной мысли и инициативы, ко всему, что непонятно или режет слух, с неуважением к личности.
5. Вряд ли можно принять за аргумент против сказанного утверждение, будто в обществе расшатывается дисциплина. Во-первых, по крупному счету это не так. Во-вторых, требуется уточнить, о чем речь, о какой дисциплине.
Есть дисциплина палочная, построенная на страхе перед репрессиями, дисциплина вне сознания. Мы через такую уже прошли. Можно представить себе, однако, дисциплину, сопряженную с высочайшей правовой и политической культурой. На нее ориентировался Ленин. Но такая дисциплина равных и свободных граждан немыслима без демократизации. Демократизация в свою очередь недостижима без гласности.
Конечно, дисциплина ленинского типа предполагает самый высокий уровень политического руководства государством и обществом, повышения во всех звеньях качества кадров. Требует нового мышления не как пожелания, а жесткого требования ко всем и в первую голову к коммунистам.
Простите за длинноты. Слишком трудная и многоплановая проблема.
В. Фалин
