Протяжная песня сталинизма — презумпция виновности советского человека, который априорно виноват во всем. Виноват, что плохо работает, что ворует, что политически недозрел, что плохо слушается начальство. Он виноват всегда и везде. Чтобы удержать такую нагрузку на человека, надо было создать особую систему. И она, надо сказать, была создана на базе утопий, прежде всего на утопиях бестоварного производства, внеэкономического принуждения к труду.
Мощнейшим рычагом моновласти, монособственности стал принцип «распределяй и властвуй». И до тех пор, пока распределять материальные блага будут люди, аппарат управления, а не труд, не рынок, мы будем иметь то, что имеем. Потом вообще ничего иметь не будем. Общество требует от государства благ: масла, мяса, молока, одежды, квартир, — но государство само не в состоянии удовлетворить и малую часть этих требований. И посему — смута неминуема.
Агония тотальной государственной собственности условно началась 1 июня 1985 года, когда стартовала кавалерийская атака на пьянство. Лишившись «пьяной» части бюджета, государство стремительно стало агонизировать. К этому его подтолкнуло и падение цен на нефть, на другие ресурсы, не шибко урожайные годы, Чернобыль и т. д. Государственная форма собственности начала разлагаться: отсутствие мыла — это уже разложение казенного тела. Там, где монополия государства, там нет хозяина. Где нет хозяина, нет ничего. И сколько бы ни тратили денег, энергии, затрат, сколько бы ни суетились вокруг разных прожектов, нормальных человеческих результатов быть не может, а смуты не миновать. В основе ее — люмперизация, паразитация общества и, как следствие, его социальная апатия, а брагой социальной напряженности станет иждивенчество, помноженное на национализм. Поэтому нужны свобода торговли — немедленно — и реальное равноправие всех видов собственности. Только деловитость, предприимчивость могут спасти от новых трудностей социального характера. Факты выше принципов, и надо анализировать факты и только факты.
Человек — существо, сотканное из интересов. И абсурдно, утопично и античеловечно управлять непосредственно человеком. Человеком нельзя управлять. Его можно убить, искалечить, все это можно, но интересы людские убить нельзя. Гуманно управлять интересами, и только тогда общество вступит на цивилизованный путь развития.
Конечно, опять встает нэповский вопрос, как уживутся разные формы хозяйствования и собственности с государственной промышленностью. Да не должно быть государственной промышленности, если она не в форме своеобразного государственного капитализма, о чем говорил еще В.И. Ленин.
Сталин расстрелял Преображенского, Бухарина, добрался до Троцкого, но воспользовался их рекомендациями. Не кто иной, как Преображенский говорил: «Нелепо думать, будто социалистическая система и система частно-товарного производства могут существовать рядом. Либо социалистическое производство будет подчинять мелкобуржуазное хозяйство, либо само оно будет рассосано стихией товарного производства». И пока теоретики спорили, особенно на троцкистов нападали Рыков, Бухарин и Дзержинский, Сталин на это махнул рукой и энергично сосредоточивал в своих руках безграничную власть. Его мало волновали споры, дискуссии на съездах, на собраниях, на митингах. Он понял главное — управляют фактически те, кто овладел исполнительным аппаратом государства. Сталин за образец взял военные организации, с их дисциплиной, единоначалием, единомыслием, единоодобрением. Он писал, что Коммунистическая партия — это своего рода орден меченосцев внутри государства, направляющий последнего и одухотворяющий его деятельность.
Вот такую команду ему и удалось создать. Сталин беспощадно пресек все группы и фракции, всякое инакомыслие и сказал, что партия должна стать монолитом, высеченным из одного куска, а все прочие институты — Советы, профсоюзы, комсомол, творческие союзы, женские организации, пионеры — это, по Сталину, только приводные ремни, щупальца в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а последний из распыленной массы превращается в армию партии.
Те же Советы — это не власть, а всего лишь приводной ремень. И далее Сталин откровенно говорил, что диктатура пролетариата состоит из руководящих указаний партии плюс проведение этих указаний массовыми организациями пролетариата плюс их претворение в жизнь населением.
Ликвидировав авторов теорий, Сталин провел в жизнь самые гнусные идеи Троцкого, Преображенского, Пятакова и других. Индустриализация началась с беспощадной ломки механизма нэпа. Уже в 1929 году, в год «великого перелома социалистичности», были скручены все виды предпринимательства, кроме государственного механизма хозяйствования. Всем другим отрезали путь к банковским кредитам, их душили налогами, за перевозки они платили самые высокие тарифы, закрывались даже деревенские мельницы, расторгались договоры на аренду государственных предприятий.
И сегодня: ату кооператора, ату! Он виноват, что и цены растут, что того нет, другого нет. А производит этот кооператор всего один, максимум полтора процента богатства нашей страны.
Но самое большое злодейство было по отношению к крестьянину. Насильственная коллективизация довершила разгром товарного производства, и уже в 1932 году на XVII партконференции отмечалось, что принцип хозрасчета не соответствует политике партии и рабочего класса, что ни в коем случае нельзя разбазаривать народные ресурсы и срывать установленные хозяйственные планы. Оптовая торговля, экономическая ответственность за результаты труда названы были тогда извращением, разбазариванием.
Одновременно с уничтожением товарного производства объективно надо было заменить экономические стимулы к труду принуждением, значительно усилить ту сторону диктатуры, которая, как писал в то время журнал «Большевик», выражается в применении неограниченного законом насилия, включая применение в необходимых случаях террора по отношению к классовым врагам.
По Закону от 7 августа 1932 года за хищение колхозного добра полагался расстрел, а при смягчающих обстоятельствах — 10 лет тюрьмы. В конце 1938 года были введены вычеты из получки за опоздания на работу, за три опоздания в течение месяца сажали в тюрьму, а с июня 1940 года под страхом тюрьмы никто не мог самовольно менять место работы, отказываться от сверхурочного труда.
Государственный феодализм победил полностью, но не окончательно. Окончательно он победил при Хрущеве, который, разрушая миф Сталина, в то же время неукоснительно проводил в жизнь его казенные постулаты, переводя колхозы в совхозы, сселяя принудительно деревни, осуществляя вторую коллективизацию, т. е. отнимая у крестьян огороды и домашний скот и намечая планы 20-летнего строительства коммунизма. Мы уже девятый год живем в хрущевском коммунизме без мыла, с шахтерскими забастовками, с националистической смутой, которая встала поперек перестройки и стала мощной опорой консерватизма.
В общем, «военный коммунизм» продолжается, человек в смысле собственности продолжает оставаться социальным иждивенцем, потребителем. А начальство, бывшее когда-то гарантом иждивенчества, сейчас или не хочет заниматься гиблым делом, или осипло и по ночам вспоминает счастливое прошлое.
В массах не разрушен стереотип, что власть государства над производительными силами — безусловное благо и прямо-таки императивное требование бытия. К сожалению, этому предрассудку не 72 года, а значительно больше. Он имеет дремучие корни, корни, которые корчевать очень и очень тяжело.
В блистательных работах Ключевского показано, как Ивану Грозному удалось порушить производственные отношения на Руси предбуржуазного свойства. Ведь именно тогда крестьянство начало переходить к товарному производству. И особенно этот процесс быстро шел на землях бояр. Но появились поместья, то есть земли дворян. И хотя эти земли были невелики, в наследство, как в турецкой империи, не передавались, но именно тогда и началось внеэкономическое принуждение, а говоря проще, крепостное право. Помещику стало невыгодно сдавать землю в аренду, а надо было принудить крестьян к барщине. Именно поместные дворяне, в отличие от бояр, как раз и были заинтересованы в насильственном прикреплении крестьян к земле, то есть в крепостном праве.
Сталин все это повторил один к одному. Крепостническая рента состояла из трех частей: барщины, натурального налога, налога денежного. Колхозник делал то же самое. Минимум трудодней стал барщиной, а о налогах натуральных и денежных помнят еще десятки миллионов людей.
