После этих слов у Макара с души свалился камень. Есть все-таки Бог на свете! Подумал он, представляя себя танцующим в присядку вокруг любимой кумушки.
Комиссия внимательно осматривала лошадь, подковы, заглянула в рот, пересчитывая зубы, подняла хвост, словно убеждалась, что количество отверстий соответствует физиологии животного. Также внимательно были осмотрены сбруя и сани. Скурпуленко особо отметил, что сани хороши, так как полозья подбиты железом. Он вытащил из сена, лежащего в санях жесткий стебель полыни и, очистив его от веточек, замерил им толщину металлического полозка.
– Вот, видишь, Макар, толщину полозьев? При сдаче комиссия, проверит, будет тоньше отмеренного, оштрафуем, – и сунул мерку себе в карман. – А это чей тулуп колхозный?
Словно издеваясь, спрашивал глава комиссии, указывая на посланную в санях ношенную, но до сих пор еще добротную вещь.
– Нет, это не колхозная, это моя личная, – стал оправдываться Макар, – я эти шкуры купил давно, и задорого, а сколько скорняку отдал…
– Ладно, ладно, хватит меня жалобить. И откуда вы беретесь такие жадные до частной собственности? «Моя личная». Проверим, если что, оштрафуем. – Отчитал нерадивого колхозника Микита.
Макар был согласен на все, готов был оплатить любой какой-нибудь штраф немедленно, лишь бы наконец ехать на гулянку.
Свадьба удалась на славу, совершенно стерев все неприятности, связанные с разрешениями и прошениями. Уже не казался беспорядочным порядок, который установили местные власти. Да и мужики делились, что с Микитой можно завсегда договориться… Поллитровка – не такая уж большая плата за нужное и быстрое решение. Кто же с этим не согласится?
Пока Скурпуленко разрывался между необходимостью точно соблюдать установленный порядок и такими манящими и вполне конкретными поллитровками, председатель колхоза был занят новыми проблемами. Вышестоящее начальство решило, что деревня Верхняя Успенка и хутор Шмальского поселения – неперспективные, потому должны войти в состав правдинского колхоза Путь Ильича.
Еще со своей прошлой жизни Егор помнил, что чуть ли не в каждом районе всех областей Союза был свой Путь Ильича. Казалось, что эти все пути, как маленькие притоки, должны были сливаться в одну большую мощную реку, неся на себе колхозное и совхозное счастье крестьян. Но по чьей-то злой воле реки не получалось, и Ильечевские пути, словно лебедь, рак и щука, тянули в разные стороны. Причиной такого течения дел были руководители этих самых путей, там, где был толковый мужик, дела обстояли вполне сносно, а бывали откровенные дураки и пьяницы. Походить на последних Егору совсем не хотелось, с пьянкой все гораздо проще, не пей и никто пьяницей не назовет, а вот ошибки, просчеты, могут быть у каждого, дело-то новое, неизведанное, того и гляди приклеят ярлык. Пусть бы сами попробовали, посмотрел бы на них, безгрешных, впрочем, нельзя же любому доверить руководство государ…, а как же каждая кухарка? Ведь все-таки путь? Ну эти, эти яйцеголовые философы, мать их так, запутали все, что куда бы ты не ступил, обязательно вляпаешься в…
Лошадка уныло тянула сани властного винтика в Верхнюю Успенку. От мысли собирать собрание и митинги Егор отказался, осознав их неэффективность в данное время, людям необходимо было ломать сознание, а ломать по одиночке – дело более легкое и надежное. Стоя в толпе, ощущая плечо соседа и дыхание в спину, решимость несколько крепче, если ты не последний трус. Но если ты один, в одних подштанниках, а перед тобой все веские доводы не в твою пользу, да и плечо никто и не подставит, тогда по неволе замандражируешь. Кроме того, дворов раз два и обчелся, перед кем тут шапку ломать?
Подъезжая к одному из таких дворов, Егор мог безошибочно определить, сторонник ли колхозной жизни здесь живет, или его тайный или явный враг. Если изба была неказистой, с облупленными и небелеными стенами, ветхая или вовсе отсутствующая ограда двора, с не чищенной от снега, утоптанной тропинкой к дому – с полной уверенностью можно было сказать – колхозная душа у здешнего обитателя. Если же дом бревнышко к бревнышку, с резными ставнями, полисадничек с кудрявой сиренью – от таких и жди недовольства да вопросов, неудобных и злых. Мол, в чем моя польза? Мне мол и так не худо. Что ж на таких жизнь положить, объясняя всю их огромную выгоду. А впрочем, что можно объяснить человеку, когда ты его обдираешь как липку, можно только врать. Но ведь это все необходимо, чтобы построить то, что человечество в будущем назовет самой лучшей моделью общества. Эти размышления, в который раз, больше походили на уговоры самого себя, нежели как на констатацию факта.
Кулаки сотрясали ворота, заставляя собак давиться лаем, хозяйский окрик сбил их злость, заставляя извиняюще скулить. За воротами лязгнул металлический засов, и в отворившейся калитке появился подросток лет пятнадцати. Егор, ничего не спросив, намеревался войти, но отворивший калитку, стоя как страж, не желал пропускать незваного гостя.
– Батька дома? – Спросил Егор, все еще надеясь войти во двор.
– Нет, уехал в Багряную, – не сходя с места, ответил подросток.
– А мамка?
– С отцом уехала.
– Значит из взрослых никого? Дедушек, бабушек? – Уточнил Егор.
– Дедушек, бабушек нет, но я и сам уже не лялька, – гордо заявил мальчишка, немного выпятив грудь, как будто подрос только что.
– А может ты и взрослый разговор вести можешь? – Продолжал Егор, не теряя интереса, а, наоборот, желая поболтать с пацаном, пусть без пользы, так, забавы ради.
– А что словами сорить большого ума надо, чем хлеб растить? Я с мамкой этой весной почти всю землю засеял, пока отец по комиссиям мотался, в последнее время от этих комиссий никакой жизни не стало. Вот и сейчас отец повез двадцать пудов пшеницы доначисленного налога, мол, не весь оплатили, обсчитались они. И в том хлебе моего труда хоть отбавляй, вот такой вот взрослый разговор.
Сказать, что Егор был поражен такой речью и размышлениями, значит не сказать ничего, он был буквально подавлен услышанным. Казалось, что этот мальчишка может разбить любые, даже самые веские доводы, какие могут только быть у уже сложившегося, опытного человека.
– Поди наврал мне про свои заслуги, уж больно на язык ты мастер!
Щеки подростка подернулись краской, а губы налились обидой, чего ж в том хорошего, появился какой-то неизвестный дядька и оскорбляет, совершенно не желая разобраться, а так позубоскалить лишь бы.
– Ладно, не обижайся, – произнес неизвестный, -давай знакомиться будем, я – председатель колхоза Путь Ильича, Егор Правдин, – подавая руку, произнес он.
– Мишка Ходоров, – с обидой в голосе ответил парень, протягивая в ответ руку.
– Раз Михаил назвался груздем, как говориться, полезай в кузовок. Мне, как председателю колхоза, в который войдет и ваша Верхняя Успенка, необходимо провести опись вашего хозяйства и всей живности.
Михаил, в свою очередь, сообщил, что впустить во двор председателя он все же не намерен, а если его устроит, то пусть записывает со слов.
Так вот, со слов было записано: мерин семи лет – одна голова, кобылка и годовалый жеребенок, также по одной голове, две коровы, теленок, свиней десяток, овцы, издохшие от вертлячки, не были внесены в список, но в него записали кур, собак и кошек. Закончив с формальностями, Егор было собрался уезжать, но Михаил задал вопрос о непонятном слове:
– «Колхоз» – это что значит?
– А значит это, товарищ Ходоров, что все Советское крестьянство сообща будет кормить страну хлебом, собрав все частные наделы в одно большое поле и запрягая лошадей в одну общую упряжку.
– Это как? – Непонимающе переспросил Михаил.
– Вот видишь, а говорил взрослый, таких простых вещей понять не можешь. Скоро все станет общим на общее же благо.
– Подождите, товарищ Правдин, это что же, наше хозяйство и жеребенок, которого я вынянчил, тоже будут общими?
– Смотри, а ты быстро уяснил, конечно, – утвердительно кивнул Егор.
– И что, на моего жеребенка, на все наше хозяйство и Вовка Путинский со своими дружками такие же права будут иметь, как и я?
– Конечно. Если этот Путинский со своими товарищами за Советскую власть, за коммунистическую партию, за расцвет колхозной жизни, то именно ему, его друзьям, всем колхозникам должна приносить пользу ваша собственность. Ведь это все на общее благо, для всего крестьянства и рабочего класса делается, для всей нашей великой необъятной страны, во имя всеобщего равенства.
– Но это же несправедливо! – Возмутился подросток, в голосе которого слышались нотки гнева.
– А о справедливости тебе не престало рассуждать. Пока вы своих лошадок растили да в хлебе выгоду выискивали, за эту возможность тысячи коммунистов жизни сложили. Миллионы людей, калея от голода, защищали, а затем строили великую страну, поднимая ее из руин. Они жертвовали всем: детьми, женами, свои жизни не щадили, чтобы над страной воссияло солнце свободы. А вы за паршивую овцу трясетесь больше, чем за родное государство. И как в таком случае быть, как восстанавливать справедливость?
