– Но это же несправедливо! – Возмутился подросток, в голосе которого слышались нотки гнева.
– А о справедливости тебе не престало рассуждать. Пока вы своих лошадок растили да в хлебе выгоду выискивали, за эту возможность тысячи коммунистов жизни сложили. Миллионы людей, калея от голода, защищали, а затем строили великую страну, поднимая ее из руин. Они жертвовали всем: детьми, женами, свои жизни не щадили, чтобы над страной воссияло солнце свободы. А вы за паршивую овцу трясетесь больше, чем за родное государство. И как в таком случае быть, как восстанавливать справедливость?
С каждым днем в Егоре накапливалась усталость, сто раз на дню необходимо было убеждать людей в их же выгоде, приводя старый, избитый пример веника. Но эта старая притча мало вдохновляла тех, кто обладал лошадью, зерном и умением работать, а без всего этого… Выполнить план было нереально, гораздо проще на войне, нужно победить и желательно остаться в живых. Не надо никого уговаривать, приказал, и все, вот как Бовском, всех подчистую, но такая тактика, к сожалению, здесь не пройдет, ведь до каждого колоска, до каждого зернышка должна дотронуться заботливая рука хлебороба, а до всеобщей механизации еще так далеко, вот и кувыркайся, как хочешь. Ко всему еще и обида на начальство, которое унизило его председательской должностью, время от времени вспыхивало с новой силой, невольно заставляя холодеть к своей должности, а помощи никакой!
– Здравствуйте, товарищи, – вошедший в колхозное правление привлек внимание всех находящихся: Егора, секретаря, нескольких посетителей, пришедших по каким-то делам. Каждый про себя подумал, что мужик ненашенский, нездешний, ростом был чуть ниже среднего, худощавый, продолговатое лицо, совершенно заросшее усами и неопрятной негустой бородкой, в больших очках. Одет был в подобающий для его неопрятной бороды костюм, великоватый старый тулуп, на голове мятая кроличья шапка.
– Товарищ Правдин, – обратился вошедший к Егору, – меня зовут Александр Дуга, я направлен к вам товарищем Нагорным на должность партийного организатора. Вот бумага, – протянул он пакет.
Будь осторожен со своими желаниями, иначе они осуществятся, но не в данном случае. С появлением Александра Дуги в Пути Ильича политическая жизнь расцвела, закипела, перехлестывая энтузиазмом через край. Ни один день не проходил без каких-нибудь акций, это были митинги, шествия и пикеты. Все эти мероприятия чередовались: то в поддержку угнетенных братских народов, то против распоясавшихся капиталистов или недалеких единоличников. С душой работал парторг Александр Дуга, весь до последней капли пота отдаваясь общему делу.
Глава 16
– Плохо работаете, товарищ Леоньев, из рук вон плохо, – сердитым голосом, не предвещающем ничего хорошего, говорил Сталин.
Михаил Леоньев, министр по политпросвещению и окультуриванию масс, вжимался всем телом в венский стул, стоящий на террасе государственной дачи. Приглашение его на чай к товарищу Сталину само по себе было сильнейшим стрессом, а тон хозяина совсем огрустил министра, заставив его усы беспомощно повиснуть, всем своим видом показывая, что он действительно во всем виноват.
– Вы, что забыли слова товарища Ленина, что важнейшим из искусств является кино? А я еще хотел бы добавить, если вы, конечно, не возражаете, – посмотрел он на Леоньева, ожидая от него ответа, тот замотал головой, совершенно было понятно, что не возражает. – Вот и хорошо. И книга, и песня являются важным коммунистическим оружием. Компетентные органы доводят до моего сведения, что по стране гуляют клеветнические слухи о каких-то страшных репрессиях в Бовском наделе. Вы что-нибудь слышали об этом?
Министр вновь отрицательно покачал головой.
– Очень плохо. Эти шпионские приемчики весьма эффективны, когда ваше ведомство спит, не обращая внимания или того хуже, не зная о них. Я предлагаю собрать всю эту писательскую шоблу и отправить ее в Бовский надел в творческую командировку, чтобы они смогли доступно и правдиво рассказать стране и миру, кто виноват и что, в конце концов, делать? А то пригрелись на подмосковных дачках, водку жрут да паскудничают в ожидании государственных премий. Вы согласны? – Опять для чего-то спросил Сталин.
– Да, конечно, вы правы товарищ Сталин, сейчас же дам распоряжение о подготовке, в кратчайшие сроки исполним, – вспотев всем, чем только возможно, ответил министр.
– Вас пока не подстегнешь, вы не почешетесь, а теперь наверняка горячку пороть станете. Обстоятельно готовиться надо: составляйте списки, готовьте транспорт. Провожать в дорогу будем громко, с коммунистическим размахом, с митингом и оркестром. Но писательский десант отправится в дорогу не раньше, чем в страну вернется великий советский писатель Максим Медовый, он то и будет сердцем и стержнем этой акции.
Между тем Максим Медовый не спешил наведаться на Родину, не слишком он верил новым властям, от которых веяло смертельной угрозой. Но читатели, поклонники его таланта, оставались ахиллесовой пятой.
Очередной уговорщик, нащупав слабое место, передал приветы от шахтеров и сталеваров, и от юных читателей детского дома №214 села Мартынки. Ну, неужто у него, Максима Медового, черствая душа, неужели он больше никогда не выступит перед родными сталеварами и шахтерами и не прочтет веселые рассказы детям из детского дома.
Поезд с долгожданным пассажиром словно пробирался сквозь толпу. Встречающих было так много, что казалось вся Москва… да что там Москва! Вся страна пришла встречать любимого писателя. Бесконечные букеты цветов готовы были удушить своим ароматом, кругом скандировали:
– Максим, Максим!
А кто-то в толпе невероятно сильным, могучим голосом, перекрикивая всех, и паровоз тоже, заорал:
– Сладкий наш!
Толпа одобряюще загудела, что придало ей особенную возвышенную энергетику. Он стоял на площадке вагона, не имея возможности ступить на перрон. Не веря своим глазам, он был безумно счастлив, что его не забыли, его помнят и любят. А он малодушничал, сомневался, но хорошо, что оказался не прав. На сколько хватило голоса, он кричал им, что счастлив приехать на Родину, и что он их всех безгранично любит, но в метре от него этих слов не было слышно, и только безумное ликование плескалось на перроне. Затем эту огромную массу людей словно масло ножом разрезало оцепление, образовав коридор, по которому прошла официальная делегация, и проводили писателя к автомобилю. А за спиной все так же слышалось
И неистовый голос:
– Сладкий наш!
– Вот видите, как вас любят, а вы нам не верили, – произнес человек, уговаривавший Максима приехать на Родину.
– Спасибо, спасибо, – отвечал растроганный писатель, ища что-то по карманам, слезы счастья скопились в уголках глаз, уже готовые покатиться по щекам, а он, как назло, не мог найти носовой платок. Видя растерянность, в которой пребывает подопечный, мастер уговоров протянул свой, писатель искренне благодарил, промакивая слезы.
А за окном автомобиля мелькала Москва, такая родная и чужая, далекая и совсем близкая
Банкетный зал действовал на психику так же беспощадно, как и ликующие люди, высшее руководство страны жмет ему руку, жены приветливо улыбаются и бросаются восторженными эпитетами. Вдруг общество замерло в предчувствие чего- то важного, и вот в зал вошел Сталин. Он не спеша подошел, и приятно улыбаясь, очень тепло поприветствовал:
– Здравствуйте, товарищ Медовый, с приездом на Родину, заждались мы вас.
«А он не тиран, – пронеслось в голове писателя. – Нормальный руководитель. Все это наговоры, все, что я слышал там за границей, это все ложь и клевета. Ведь вот он стоит, а я никакой опасности не ощущаю, значит, все врут… а та счастливая толпа на вокзале. Разве среди моря слез и крови может быть столько счастья? Разве можно подделать счастье? Вот и рука, мягкая, обволакивающая, дружеская.»
– Здравствуйте, товарищ Сталин! Спасибо.
Банкет загудел застольем, шумно, многоголосно, перезваниваясь хрусталем и перестукиваясь вилками. Тосты разливались в бокалы, восхваляя мудрого и чуткого, ведь благодаря ему они живут в самой лучшей стране и созерцают самого Медового, а он, в свою очередь, увидит новую счастливую страну. И по их уверениям, такой больше нет на земле, да и в ее окрестностях, надо честно сказать, тоже. Писатель не оставался в долгу. Он благодарил сталеваров и шахтеров, и детский дом №214, и другие детские дома. Говорил, что соскучился по Москве и по Волге- матушке, по русским березкам, милее которых нет ничего в целом мире, по хрустящему снегу в тридцатиградусный мороз, по рюмке русской водки «для сугрева». Еще много чего перечислил, завершая свой тост, как вдруг прозрел, что благодарить за все это он должен был всего лишь одного человека, и незамедлительно осыпал его такими писательскими штучками, что звезды на кремлевской башне стали еще багровее.
