мукой почти в голосе проговорил он. — Зотов, командир, не продается.
— И что тут плохого?
— Я, я продаюсь! — пронзительно зашептал он, приблизив к нам свое лицо. — Я — продажная шкура, понятно?!
Мы с Костей молчали, ожидая продолжения. Захочет — скажет. Это дело добровольное.
И он сказал.
— Зотов выгнал нас, сказал, что ему надо работать, и что мы ему мешаем, — индифферентно говорил Туровский. — Мы вышли с этим Петухом в коридор. И вот тут он и предложил мне сумму… Чтоб я не мешал, значит, ему договориться с Зотовым. Большую сумму.
— И ты взял? — чуть брезгливо спросил его Костя.
— А что делать? — усмехнулся Туровский. — Все равно проект накрылся. Это не я, понимаете, не я продал свой пакет акций, не я первый предал. И что теперь? Гордо сидеть на бобах?! Да?!
— Да не кричи ты так, — посоветовал я ему, — видишь, люди оборачиваются. — Сколько взял-то?
И снова он посмотрел на нас недоуменно.
— Ничего я еще не взял, — устало отмахнулся он от нас. — Не будет же он с собой таскать такие деньги.
— Значит, не так уж все плохо? — повеселел я. — Чего ж ты сюда пришел? А, Максим? С нами посоветоваться, что ли?
Он пожал плечами.
— Черт его знает, — признался он. — Может быть, и с вами. Или еще с кем.
— А ты точно знаешь, что он говорит правду? — спросил вдруг его Сюткин, и я воззрился на него: а ведь он прав!
— Да! — только и смог я добавить.
Туровский с надеждой смотрел на нас.
— Зачем ему врать? — неуверенно спрашивал он нас, но в глазах его уже затеплилась надежда.
— Мало ли! — пожал я плечами, — продаться ты всегда успеешь. Пусть сначала документы покажет. Представь себе, как ты будешь разговаривать со своими хозяевами, если он блефует. Ну, а если он не врет, то и продавайся. А не успеешь взять деньги — значит, того Бог хотел.
Это было непостижимо, но он широко улыбался. Мы просто вернули его к жизни. Приятно было на него смотреть, черт нас побери!
— Точно, — твердо сказал он.
В глазах его, наконец, появилась осмысленность. Он уже знал, что ему делать. Вернее, чего не делать. И это, надо признаться, радовало.
— Костя! — услышали мы голос Рябининой и повернулись на него.
Игнорируя вашего покорного слугу, она прошла прямо к Сюткину, взяла его под руку и повела за собой.
— Ты мне нужен! — проговорила она безапелляционным тоном.
Сюткин шел за ней, как ягненок на заклание.
Туровский внимательно наблюдал, как безуспешно пытался я привлечь внимание Рябининой к себе.
Неожиданно он мне подмигнул.
— Поссорились? — прозорливо спросил он с бестактными нотками в голосе.
Я восхитился его умению восставать из пепла, но видом своим этого не показал.
— Идите к черту, господин распорядительный директор, — сказал я ему. — Что-то уж больно быстро вы воспряли.
— На том стоим, — сказал он.
— На том и сгорите, — невнятно ответил я ему.
Глава 2
ПЕТУХ
1
Раньше было хорошо…
Если Петр Петрович что-то задумывал, то, уж будьте уверены, это обязательно случалось. Словно сам Господь Бог откуда-то сверху, из-за облаков, лично наблюдал за исполнением его, Петуха, желаний, а если вдруг куда и отлучался по надобности, то обязательно перепоручал судьбу Петра Петровича доверенному ангелу со словами:
— Ты, голубчик, уж проследи за ним, не обидь…
И ангел старался. Не обижал…
Правда, Петр Петрович лишнего себе не просил и на недоступное никогда не замахивался. Зачем? Много ли нашему человеку нужно для счастья… Пустяки! Чтобы пиво перед тобой не кончилось, когда отстоял очередь длиной с электричку. Чтобы лифт не застрял на Новый год. Чтобы кран у соседей, что живут над тобой, не протекал. Чтобы рубль в лотерею выиграть. А самое главное — чтобы не было войны! Помните?..
И все! И счастье! Самое настоящее, розовое, вкусное, хорошо пахнущее, доступное и родное, с искренней радостью друзей, с черной завистью врагов, с обязательной глупой улыбкой и невольным восклицанием: «Смотри-ка, а я уж не думал!..»
Нет, что не говори, а раньше было хорошо!..
Петр Петрович Петух, можно сказать, прожил достойную и счастливую жизнь. Все, что хотел, он имел — а хотел самую малость, зачем же больше. Все, чего опасался, он миновал — а опасался многого, ведь в самом деле страшно. Все, о чем не думал, не сбылось — а не думал о многом, вот еще, голову забивать…
Прожил Петр Петрович героическую жизнь обывателя и стал наконец тем, кем мечтал. Директором кинотеатра «Родина». Маленького кинотеатра в маленьком подмосковном городишке.
Но — директором! Но — стал!
И тут Господь Бог, откуда-то сверху наблюдавший за судьбой Петра Петровича, видимо, решил, что хватит, что, мол, вырос, что детство кончилось — пора и за ум браться. Решил да и забыл Петра Петровича. А с ним — и еще про двести пятьдесят миллионов…
И понесло Петуха, а вместе с ним — и остальных, по вольным, но очень мутным волнам. Понесло, повлекло, потащило. Много раз все переворачивалось с ног на голову и обратно, швыряло, кидало. Сильно било — по карману и самолюбию. Но терпел, терпел Петр Петрович, все держался за свой кинотеатр, который вместе с бедным Петухом тоже подвергался всевозможной трансформации.
Чем только не был кинотеатр «Родина»! Сначала у него отобрали часть помещений под строительный кооператив, который занимался выпуском кухонной мебели. Петр Петрович, естественно, был пайщиком этого кооператива. Затем «Родину» попытался подчинить известный всем Таги-заде, который хотел сделать из кинотеатра цветочный магазин. Не вышло. Петр Петрович, правда, успел окончить курсы гладиолусоведов в знойном Баку, но его редкие для Подмосковья познания не пригодились…
Потом… Да что тут рассказывать! Всем был кинотеатр, ей-богу, всем, чем только можно представить! Игорным залом и школой вождения, дискотекой для сексуальных меньшинств и спортзалом, где по ночам занимались непонятно чем, но очень шумным, бритоголовые качки, избирательным пунктом и даже благотворительной столовой для пенсионеров…
Петр Петрович с тоской, а порой и с отчаянием наблюдал, как подобно чудовищу из знаменитого фильма «Чужой» изменяется его детище, как оно трансформируется в совершенно непонятный гибрид. Но самое интересное то, что при всех молниеносных превращениях кинотеатр всегда какой-то, пусть даже самой крохотной частью оставался верен своему первоначальному предназначению — он оставался тем местом, где люди могли посмотреть фильмы. Взрослые и дети, старушки и похмельные мужики редко-редко, но все же забредали в «Родину», словно их тянул какой-то непонятный, неведомый инстинкт. Повинуясь этому
