Нельсон оглядел панораму, голубые крыши, лабиринт зданий песчаного цвета. Это был великолепный вид, куда эффектнее, чем отдаленный шпиль Эйфелевой башни, зеленый коридор Елисейских полей, чем все виды, которые печатают на открытках для туристов. Город так мало изменился с тех пор, как он учился за границей. Тогда он был совсем парнишкой, бойким, влюбленным в Ноэль. Он до сих пор влюблен в нее. Просто спит с кем-то другим.
— Прочти, — сказала Джемайма, протягивая ему телефон. — Это первая сцена пьесы. Она небольшая.
У нее еще розовели щеки, и Нельсон вдруг увидел, как она лежит, распластанная на матрасе, лицом вниз. Он входил в нее и выходил медленно, как она любила, хотя ему трудно было себя сдерживать. Но оно того стоило — ради ее вздохов и метаний. Он умел доставлять ей глубокое удовлетворение, раз за разом. А она любила покричать, что ему нравилось. Он запоминал ее вскрики и стоны и потом проигрывал их в голове. У него совершенно не получалось совладать с этой историей.
Нельсон прислонился к железной решетке и прокрутил текст.
— Господи, — сказал он.
— Да, это, конечно, не Шекспир.
Нельсон зачитал вслух: «Самое худшее в бесконечной войне то, что в ней нет победителей, но всегда льется кровь».
— Это как бы правда.
— Это нравоучительные сопли.
— Ты бы видел, в каком театре это будет идти. Может, тогда бы согласился.
— У меня сегодня должен быть выходной. Я даже не успел толком побыть туристом.
— У тебя будет на это полно времени, когда ты согласишься остаться.
— Знаешь, моя жена раньше была театральным режиссером.
— Я думала, она домохозяйка.
— Неправильно думала.
Джемайма подняла руки.
— Вот не надо. Я очень уважаю домохозяек. Моя мама сидела со мной дома много лет — Она стряхнула пепел на улицу. — А ты никогда не говоришь про своих родителей. Иногда про жену, как будто хочешь напомнить мне про ее существование, но она столько звонит, что как тут забудешь. Но то, что ты женат, не очень интересно. В твоей биографии даже не сказано, где ты вырос. Столько портретов Юга, но ни слова о том, откуда ты так его знаешь. Жил ты там или ездил к бабушке с дедушкой на лето. Или твои предки были рабами.
— Естественно, они были рабами.
— Но ты как будто хочешь, чтобы люди считали, что ты возник из ниоткуда. Ты думаешь, это таинственно, но людям не этого надо. Людям подавай хорошую историю становления.
— Вопросы про мое искусство, а не про меня — интереснее.
— Но продается-то не только искусство.
Джемайма встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Губы у нее были теплые от сигареты.
— Так что, хочешь посмотреть этот театр?
Нельсон начал фотографировать, когда много ездил по стране с Ноэль. Они оба не хотели возвращаться домой на каникулы, так что просто арендовали машину и катались. Они ездили в Саванну, Чарлстон, в Смоки-Маунтинс, один раз даже во Флориду. Нельсон снимал мужчин у придорожных фруктовых ларьков, апельсиновые рощи, болота, высокую траву, которая всегда предвещала приближение к сточным водам.
С помощью старой мыльницы он снимал автопортреты в ванных мотелей и крупные планы Ноэль, девятнадцатилетней, прыщавой и такой красивой под жесткими грязными простынями. Ему нравилось, как фотография сохраняет тайную жизнь человека, места. Как будто мир постоянно открывается тебе, стоит только посмотреть.
Он наскреб нужную сумму со своих университетских подработок, чтобы оплатить мастерскую и курс фотографии. Он выигрывал гранты, получил финансирование от декана. Одно лето проучился в Париже, следующее — в Бразилии. Благодаря своим фотографиям он избежал лицемерных комплиментов однокурсников и преподавателей — он был бесспорно талантлив. Какое облегчение — что-то уметь от природы.
На его первую выставку после колледжа пришло достаточно народу — в основном друзья Ноэль по театру. Он не собирался делать серию из своих путешествий; он только что отснял серию пожилых черных мужчин, чьи лица казались ему прекрасными. Продал он очень мало, но отзывы были хорошие. Их жизнь не изменилась. Он работал в продакшене на киносъемках, по выходным снимал пошловатые семейные портреты. В основном они с Ноэль пополняли копилку подработками в барах, в кофейнях, и это преисполняло их чувства собственного достоинства, как будто они платили по долгам. Этот период длился всего несколько лет. В конце концов Ноэль стала режиссером в известном театре, а Нельсону стали предлагать работу в журналах и выставки в галереях.
Скоро им стало хватать и на ужины, и на коктейли, и на театр, и на длинные выходные на Карибах, где они плавали с трубкой, выпивали на пляже, ели жареную рыбу руками. Они стали настоящим средним классом, но чувствовали себя богачами, и не только из-за роскоши. Они жили простой мирной жизнью. Работали, приходили домой, виделись с друзьями. Они готовили овощи, пили овсяное молоко, принимали витамины. Ходили по ночам гулять по району и чувствовали себя в безопасности. Они не болели, не нуждались, они не умерли и не умирали. Не знали за собой никаких зависимостей. В прихожей висели их дипломы в рамочке. Нельсон никогда и не думал, что два человека могут жить так хорошо.
Иногда во время пробежки Нельсона вдруг охватывало чудовищное предчувствие, будто с Ноэль случилось что-нибудь ужасное. Не страх, а просто осознание факта, катастрофы, которую он ощущал всеми фибрами, как шестым чувством. Ее сбил автобус, на нее напала дворняга, она попала в перестрелку и истекла кровью, потому что добрый прохожий не смог зажать рану. Он изо всех сил несся к дому, а там она, сидит на диване в очках, читает пьесу. Он вставал перед ней на колени, клал голову ей на ноги и не рассказывал, что видел.
Он успокаивался, и жизнь — их ничем не испорченная уютная жизнь — продолжалась. При всех его амбициях он знал, что на самом деле ему нужна только она. Ноэль была его ключом к хорошей жизни.
Другие женщины появлялись только в поездках. Официантка, которую он пригласил к себе в номер на конференции в Рио. Кураторка манхэттенской галереи, которая жила в квартире со стенами цвета сливы. Студентка на
