общаюсь с мертвыми, — сказал Нельсон и, когда она недоуменно наклонила голову набок, продолжил: — Это так, просто впал в медитативное состояние.
— Ага, — сказала она, открывая меню. — Как скажешь. У них тут есть нормальная еда или только выпечка? Уже время обеда вообще-то.
Джемайма одевалась как парижский подросток: шелковое платье в цветочек, белые кроссовки, короткая челка до середины лба. У нее были кофейные волосы и оливковые глаза. Телефон не отлеплялся от ее ладони. Каждый день, что он ее знал, и сегодня тоже, она подводила глаза фиолетовым. Ей было двадцать четыре, и Нельсон был почти уверен, что это ее первая работа.
Она спросила, как прошло его утро, и Нельсон ответил, что ходил гулять в сады, а потом бегал. После душа он поймал такси в одиннадцатый округ на кофе и десерт.
— Трудишься вовсю, а? — Джемайма помахала официанту.
— Это мой первый выходной.
— А ты не мог бы включить звонок жене в свой выходной?
— Ноэль опять звонила?
— Последний раз она звонила одиннадцать раз подряд. Я чуть не заблокировала ее номер. Но, слава богу, последние несколько дней — ни звонка.
— Мне тоже.
— И тебя это не беспокоит?
— Она оставляла сообщение про какую-то вечеринку у соседей. Ничего важного.
— Для тебя ничего, — сказала Джемайма и покачала головой таким знакомым движением.
Ему нравилось, что она всегда была откровенна, не обдумывала слова, не беспокоилась, как ее воспримут. Почти невыносимо самоуверенная — потому что белая, потому что молодая, потому что все в ее жизни всегда складывалось удачно. Почему-то в мужчинах такая непоколебимая уверенность его раздражала, но с Джемаймой было иначе.
Он смотрел, как она скинула свою кожаную куртку, такую маленькую, будто кукольную. На ее верхней губе, на округлой груди рассыпались капельки пота.
Джемайма была младшим редактором во французском отделении издательства, которое согласилось напечатать альбом его фотографий. Последние несколько недель работы она была его куратором. Она согласовывала встречи с редактором, с нужными людьми и фирмами. Предварительно он назвал книгу «Париж черно-коричневый», и хотя он был уверен, что никогда не окупит аванс, контракт включал эту поездку, и в тот момент она оказалась очень кстати, — ему хотелось быть подальше от Золотого Ручья. В его контракте значился пункт про еще одно путешествие, если ему понадобится больше снимков. Он не думал, что воспользуется им, но все зависело от Ноэль.
Официант подошел забрать у него тарелку. Нельсон провел по ней пальцем и слизнул сахар с привкусом масла. Джемайма заказала им обоим по салату и графин белого вина.
— Так что, это настоящая встреча? Я думал, мы все закончили. Я уезжаю через два дня.
— Знаю, это я тебе бронировала билеты, если ты забыл. Я хочу попросить тебя остаться.
Нельсон уставился на нее, не веря.
— Пожалуйста, — она закатила глаза. — Это просьба издательства. У них для тебя предложение.
Какой-то драматург услышал о его проекте и захотел работать с Нельсоном. Он написал пьесу о француженке, вдове, у который сына убили террористы. У нее роман с мусульманином, и смерть ее сына может уничтожить и их отношения, и все сообщество.
— Сообщество? — повторил Нельсон. — Ты шутишь?
— Он хочет использовать твои фотографии в декорациях. Увеличить и напечатать шелкографией. Это прекрасная возможность показать твои работы. Ты же слышал его имя? Он делает очень актуальные вещи. Наверняка будет много прессы. Французский национализм, исламофобия, смертники, кросскультурная любовь — все, что пожелаешь.
Принесли салаты, и Джемайма, продолжая расхваливать ему проект, стала разделять их еду. Она выбрала все картофелины и яйца из своего салата и переложила ему на тарелку, так что скоро у нее осталась только зелень и кусочки бледно-розовой рыбы. В ее манере есть не было ничего очаровательного: она ела как будто через силу, как будто еда — это неприятная обязанность, которую приходится исполнять с минимальным использованием калорий. Она не притрагивалась к корзине с хлебом, хотя они ведь не где-нибудь, а в Париже. Может быть, это единственное, в чем она была обделена, в чем она себе отказывала. Нельсон наворачивал хлеб. Он утопил салат в масле. И спросил, сколько дней добавится к поездке с этим проектом.
— Надо будет вместе с ним прочитать сценарий, сделать макеты декораций. На это нужно время, — уклончиво ответила Джемайма и глотнула вина.
— Мне надо обсудить это с женой.
— И еще кое-что. Это бесплатно.
Нельсон рассмеялся.
— Тогда я пас. Что они думают, я студент на летней практике?
— Ты будешь получать командировочные, мы оплатим отель. Просто представь, как это украсит твое резюме. Это, считай, бесплатная реклама.
Он понимал, что глупо слушаться советов по карьерному росту от Джемаймы. Она молода, недальновидна, она не художник. Ее дело — имейлы, ланчи и хайп.
— Я не могу работать бесплатно. У меня семья.
— Поправка — у тебя жена. И большую часть времени ты не особо о ней беспокоишься.
Нельсону не нравился ее тон: можно подумать, она что-то знает о нем и Ноэль.
— Не делай такое лицо, — сказала Джемайма. Она говорила и жевала одновременно, и кусок рыбы крутился у нее во рту, как второй язык. — Я не хотела тебя обидеть. Но ты просто не можешь отказаться, и не только из-за книжки. Ты не готов ехать домой. Я же вижу.
Уже после, в его номере, Джемайма надела халат и пошла курить на балкон. Их было видно с улицы: Джемайму с голыми ногами, Нельсона, уже в трусах и майке. Ветер трепал ее волосы, закрывая лицо, она предложила ему сигарету, и Нельсон не мог отогнать мысль, что они только исполняют роли — художник и его любовница, двое американцев в Париже, белая женщина, готовящаяся начать жизнь, и ее черный возлюбленный.
Иногда у него возникало такое чувство, будто за его жизнью наблюдают, будто люди видят не только, что он делает, но и что он думает. Он пытался ограничивать свои мысли, как будто это монолог, который кто-то может подслушать. В этом моменте не было ничего романтичного — внизу гудят машины, Джемайма печатает что-то на телефоне.
