материнской крышей. Иногда она запиралась в ванной, и они трогали себя в тандеме. Когда она кончала, он принимался громким голосом рассказывать про все, что видел за день, в основном про книжные магазины и сады — где вход бесплатный, а потом вытирал руки и отдавал телефон соседу, не глядя на него, и один уходил в ночь, снимал на долгой выдержке птиц и граффити, детей в фонтанах, витражи соборов, плеск реки о набережную.
В то лето он чувствовал себя человеком без прошлого. Он жил анонимно, и эта жизнь казалась ему шикарной. Он выскользнул из собственной кожи, он стал новым собой, он был в Европе. Ему казалось, что он так далеко от своих первых шагов. От дома ему хотелось оставить только одно — Ноэль. Ему не хватало ее; он представлял, как поведет ее в Же-де-Пом смотреть фотографии. Воображал, как покупает ей мороженое, как они гуляют по Тюильри и Ноэль любуется красными цветами и уговаривает его сделать совместную фотографию. Она приглаживает его брови, облизнув палец. Он ведет ее через Пер-Лашез, и они не говорят о мертвых, о том, что потеряли; они держатся за руки, крепко, и становятся ближе. Прохожему они покажутся веселыми, беспечными. Даже тогда он ее обожал; любовь к ней возникла до всего, когда он еще ничего не знал о себе.
Первый раз он изменил ей в выпускном классе. Ноэль ушла на поминки по своей знакомой, которая неожиданно умерла, исчезла с занятий. Она не сказала ему, куда идет, но он знал. Оставшись один, он пошел в общую комнату, гостиную на первом этаже общежития. Ни с кем на этаже он не общался, но не знал, куда еще себя деть. Все смотрели футбол, передавая по кругу огромную пачку чипсов. С ними была девушка с огромными глазами и челкой, закрывавшей пол-лица. Она сидела, сгорбившись, нога на ногу — худенькие коленки, сетчатые колготки. Поглядывала на него и угощала пивом. Когда он пил, она тоже пила, как его отражение. Так долго он старался вести себя хорошо — и теперь все испортить из-за нее. Наверняка она знала, что он с Ноэль. Ей было все равно. Он встал, чтобы уйти, и она пошла за ним. Они поднялись по лестнице, и она коснулась его ладони и переплела пальцы. Он сжал руку, и все кончилось. Скоро они уже оказались в его комнате, он — в ней, и она сильно прикусила его указательный палец, чего Ноэль никогда не делала и что возбудило его до крайности. Он кончил слишком быстро, чему был только рад, — ему хотелось, чтобы она ушла. Жаль, что нельзя прокипятить простыни, думал он, загружая стирку. А потом все подливал и подливал отбеливатель. Когда той ночью Ноэль зашла к нему в комнату, у нее были красные глаза, но про поминки она ничего не сказала. Пока она спала, он обнимал ее и с отвращением думал о том, что сделал. Но шли дни, и никто ничего не узнал; большеглазая девушка больше не объявлялась. Он сумеет сохранить еще один секрет — еще одну жизнь, которую он спрячет и будет доставать, когда надо. Он все повторял про себя, что от этого он Ноэль оградит. До сих пор он держал эту другую жизнь в узде.
Он решил позвонить. Услышит ее голос и в нем найдет ответ. Услышит свою Ноэль, придет в себя, поедет домой. Или услышит, что она по-прежнему в трясине, — тогда привезет ее сюда. Покажет ей пекарню, Сену. Телефон звонил, звонил. Она не отвечала. Так ему и надо. Он подлил себе вина. А затем его телефон завибрировал — ее имя на экране, Ноэль, его жена, ее фотография. Снятая на телефон, с мокрыми волосами, скрестив ноги, сидит на полу в их старой квартире и держит в руках газету с рецензией на ее новую постановку. Критик назвал спектакль блистательным. И она, Ноэль, действительно блистательна. Нельсон взял трубку.
— Малыш, — сказал он. — Никак не совпадем. — Намекать, что он тоже звонил, было не совсем честно. — Как ты?
— Смотрите-ка, кто это у нас пропал и нашелся.
Голос его тещи, слишком высокий и слабый.
— Мой блудный зять. Он возвращается домой? И ждет праздника в свою честь? Упитанного тельца?
Нельсон услышал глухой кашель. Тишину наполнило ритмичное пиканье. Он старался не подать виду, как удивлен, что Ноэль навещает мать. После стольких лет.
— Где моя жена?
— Они с Дианой пошли кое-что мне купить. Я хотела кока-колы и лакрицы. Я в больнице. Но Ноэль ведь тебе уже об этом сказала.
— Она оставила вам свой телефон?
— В больнице не работает телефон, а я жду звонка от Маргариты. Или Робби. Они оба пропали.
— Пропали?
— Не подходят к телефону, а мы не знаем, где они. Значит, пропали. А ты что? Тоже пропал?
— Я работаю.
— Мне звонила твоя мама. Очень мило с ее стороны. Ноэль, наверное, говорила ей, что я болею. Я ей сказала, что не доживу до внуков, что очень грустно. Она меня поняла. Я бы хотела с ними познакомиться. Я бы их любила до безумия, представь себе. Да, несмотря ни на что. Несмотря на то что мне не нравится, как повернулась жизнь Ноэль.
Нельсон поморщился. Как всегда, причины ее неприязни к нему были яснее ясного. Теща расистка. Если она умрет, он не будет скучать, но лучше бы она не умирала, ради Ноэль. Потерять родителя — это как потерять часть себя, даже если эту часть вы предпочли бы забыть.
— Но что все обо мне, — сказала Лэйси-Мэй. — Ей что-нибудь передать?
— Передайте ей, что мою поездку продлили. Я ей объясню позже, когда она позвонит.
— А она позвонит. Ты же знаешь мою девочку — она всегда держит слово.
— Надеюсь, мы успеем увидеться до того, как вы умрете. — Никогда еще он не был так груб с тещей, но не смог удержаться. Она с ним так разговаривала, как будто — как будто знала, чем он занимается.
— Хм-м, — протянула Лэйси-Мэй. — Что ж, поживем — увидим, так ведь? Я теперь понимаю, что мы не всегда получаем то, чего хотели, а некоторые получают больше, чем заслужили.
— Попросите ее мне позвонить.