дрожали, что я едва различала слова.
Я подчинилась. Разговор длился несколько минут, потом миссис Баркли подошла ко мне – глаза ее сверкали, – а несчастный калека, оставшийся под фонарем, с бешеной яростью стал потрясать в воздухе кулаками. Миссис Баркли молчала и только у двери пожала мне руку и попросила никому не рассказывать о случившемся. „Это мой старинный знакомый, которому не посчастливилось в жизни“, – пояснила она. Я дала ей обещание, она поцеловала меня в щеку, и с тех пор мы не виделись. Я рассказала вам всю правду, а от полиции ее скрывала только потому, что не знала, какая опасность грозит моей дорогой подруге. Мне понятно теперь, что своей откровенностью я ей только помогу».
Такие она дала показания, Ватсон, и как вы догадываетесь, для меня они стали лучом света, разогнавшим мрак. Разрозненные факты начали становиться на свои места, и у меня в голове вырисовался примерный ход событий. Следующим шагом, разумеется, было найти человека, который произвел такое сильное впечатление на миссис Баркли. Если он оставался в Олдершоте, это было проще простого. Штатской публики там немного, и калека, конечно, должен был привлечь внимание. День я провел за поисками и вечером – этим самым вечером, Ватсон, – его выследил. Зовут его Генри Вуд, и обитает он в съемной комнате на той самой улице, где дамы его повстречали. В городе он пробыл всего пять дней. Я представился его квартирной хозяйке агентом, проверяющим списки избирателей, и у нас состоялся весьма интересный разговор. Зарабатывает он себе на жизнь ремеслом фокусника и артиста, обходит по вечерам войсковые столовые и в каждой дает небольшое представление. Он носит с собой в коробке какого-то зверька, наводящего, похоже, немалый страх на хозяйку, потому что она прежде таких не видела. По ее словам, жилец использует животное в своих номерах. К этим сведениям женщина добавила, что удивляется, как такой перекошенный калека вообще жив, и что временами он говорит на странном языке, а в последние две ночи было слышно, как он у себя в спальне стонет и плачет. Что касается квартирной платы, он исправный жилец, но в его залоге оказался вроде бы фальшивый флорин. Она показала мне монету, Ватсон, – это индийская рупия.
Итак, дружище, теперь вы знаете точно, как обстоят наши дела и зачем вы мне понадобились. Ясно как день, что, расставшись с дамами, этот человек, держась поодаль, последовал за ними, через окно увидел, как ссорились супруги, вбежал в комнату и бывший при нем зверек выскочил из коробки. Во всем этом сомневаться не приходится. Но что в точности происходило в той комнате – может сказать только Генри Вуд.
– И вы собираетесь его спросить?
– Непременно – но в присутствии свидетеля.
– И этот свидетель – я?
– Если вы будете так любезны. Если он сможет прояснить события – тем лучше. Если откажется, нам останется только требовать его ареста.
– Но почему вы уверены, что к нашему приезду он будет на месте?
– Я принял необходимые меры. За ним следит один из мальчишек с Бейкер-стрит, который вцепится в него как клещ и будет сопровождать повсюду. Не сомневайтесь, Ватсон, мы застанем его завтра на Хадсон-стрит, а тем временем было бы преступлением с моей стороны и дальше задерживать ваш отход ко сну.
До места трагедии мы добрались к полудню, и мой спутник повел меня на Хадсон-стрит. Хотя Холмс умел скрывать свои чувства, мне было заметно, что он едва сдерживает волнение. Я и сам испытывал приятный трепет, отчасти интеллектуального, отчасти охотничьего свойства, как бывало всякий раз, когда мне случалось участвовать в расследовании моего друга.
– Вот она, эта улица, – произнес Холмс, когда мы свернули в короткий проезд с незатейливыми двухэтажными домами из кирпича. – А, вот и Симпсон со своим отчетом.
– Он на месте, мистер Холмс, – доложил, подбегая к нам, уличный постреленок.
– Отлично, Симпсон! – Холмс потрепал его по голове. – Идемте, Ватсон. Это тот самый дом.
Холмс дал слуге визитную карточку с запиской, сообщавшей, что он явился по важному делу, и очень скоро мы оказались лицом к лицу с человеком, которого хотели видеть. Погода стояла теплая, но обитатель комнатки, натопленной так, что нечем было дышать, жался к камину. Человек, скособочившийся на стуле, поражал уродством своего сложения, но обращенное к нам лицо, пусть смуглое и немолодое, хранило остатки былой красоты. Он подозрительно оглядел нас желтоватыми глазами и молча, не вставая, указал нам на два других стула.
– Полагаю, вы мистер Генри Вуд. Недавно из Индии, – дружелюбным тоном начал Холмс. – Я пришел по дельцу, связанному со смертью полковника Баркли.
– С чего вы решили, будто мне что-то об этом известно?
– Это я и хочу установить. Наверное, вы понимаете, что, если обстоятельства дела не прояснятся, миссис Баркли, ваша давняя знакомая, скорее всего, предстанет перед судом по обвинению в убийстве?
Калека дернулся как ужаленный.
– Не знаю, кто вы такой, – выкрикнул он, – и откуда вы все это знаете, но поклянетесь ли вы, что сказали истинную правду?
– Полиция ждет только, когда миссис Баркли придет в себя, чтобы ее арестовать.
– Боже правый! А сами вы – из полиции?
– Нет.
– Тогда какое вам дело до всего этого?
– Помочь торжеству справедливости – долг каждого.
– Клянусь вам, она невиновна.
– Тогда виновны вы.
– Нет, я тоже невиновен.
– Кто же тогда убил полковника Джеймса Баркли?
– Провидение – вот кто. Но имейте в виду: если бы мозги ему вышиб я, как мне и хотелось, он всего лишь получил бы по заслугам. Его покарала собственная нечистая совесть, иначе, вполне возможно, я взял бы на душу этот грех. Вы хотите услышать от меня эту историю. Что ж, почему бы и нет, мне ведь стыдиться нечего.
Произошло это так. Нынче вы, сэр, видите перед собой калеку с верблюжьим горбом и кривыми ребрами, но было время, когда капрал Генри Вуд слыл первым молодцом в Сто семнадцатом пехотном. Мы стояли тогда в Индии, жили в военном лагере близ города, который назывался – скажем, Бхурти. Покойный Баркли служил сержантом в той же роте, что и я, а полковой красавицей – прекраснейшей девушкой из всех, кто когда-либо вбирал дыхание жизни устами своими, – была Нэнси Девуа, дочь сержанта-знаменщика. Ее любили двое, она же любила одного, и, глядя на согбенного калеку перед очагом, вы усмехнетесь, когда я скажу, что ее сердце покорила моя наружность.
Сердце Нэнси принадлежало мне, но ее отец стоял на том, чтобы она вышла за Баркли. Я был ветреный малый, а тот – образованный человек, которому недолго осталось дожидаться офицерской портупеи. Однако девушка сохраняла верность мне, и дело шло к свадьбе, но тут случилось восстание сипаев и страна превратилась в ад.
Мы оказались
