Она замолчала, прикрыв глаза. Ее тонкие пальчики теперь подрагивали.
– Что вы увидели? – мягко спросила я.
– Пятна, – сказала она с гримасой отвращения. – Отвратительные, бурые пятна… По всему полу! Я была готова закричать, спрятаться, выбежать, но внутренний голос сказал мне: «Татьяна! От тебя добиваются именно этого! Что бы тебе ни показывали, постарайся держать себя в руках!» Поэтому я взяла себя в руки и, набрав в легкие побольше воздуха, шагнула в собственную квартиру, как на дно океана. Здесь тоже были эти гадкие пятна – ими был украшен не только пол, но и вся мебель! А на стене висела моя фотография, вся утыканная ножами! Представляешь себе мое состояние? Конечно, я примчалась сюда в полной истерике, меня всю трясло, как в лихорадке, но Андрей Петрович меня успокоил, как маленькую, и вот теперь мы кое-что придумали. Если твой сегодняшний план ничего не даст, Андрей предлагает запасной вариант.
– Ты там был? – спросила я Ларчика.
– Конечно, – кивнул он.
– И там совсем нет отпечатков, – безнадежно проговорила я. – Ни рук, ни ног. Он парил под потолком и ни к чему не прикоснулся!
– Конечно, – развел руками мой босс. – Ты самый догадливый ребенок на свете.
– Просто какой-то неуловимый мститель, – я уселась на стул и уставилась на экран компьютера. – И как все-таки его вычислить – ума не приложу! Кстати, как мой босс тебя успокоил?
– Он рассказал мне, как вы ночью повязали бедного романтика Витьку, – рассмеялась Татьяна. – Это же надо – засунуть мне в почтовый ящик розу! Какие люди разные – один сует анонимки, другой – розы… Не жизнь, а сплошные приключения!
Она так смеялась, будто ее и не пытались напугать. Будто это совсем не ее терроризировали жуткими обещаниями скорой расправы…
Я и то больше ее нервничаю, честное слово! А она – как ни в чем не бывало сидит и хохочет над каким-то кретином, который засунул ей в почтовый ящик цветок! Или у нее не все в порядке с рассудком?
Нет, право, я уже готова подумать, что эта странная красавица сама себе пишет эти письма! Иначе как еще можно объяснить ее хладнокровие?
* * *
К Андрею Никитичу я попала ровно через час. Он уже ждал меня в просторном холле, окутанный восхитительными ароматами, несущимися из небольших кабинетов, в которых колдовали визажисты.
– Добрый день, Сашенька, – галантно склонился он к моей руке. – Рад видеть вас. Вы сегодня выглядите очень усталой – что с вами?
– Да так, – ответила я. – Не спали почти всю ночь…
В это время из парикмахерской выплыла тетка угрожающих размеров. На голове у нее было некое странное сооружение, напоминающее фрегат с парусами. Она двигалась явно ослепленная своей красотой, поэтому мы с Никитичем чуть не попали под ее огромные «колеса любви».
Сначала она попробовала возмутиться, но, узнав Андрея Никитича, тут же расплылась в улыбке и пробасила:
– Ах, простите, миленький! Я чуть было вас не толкнула!
Одарив его страстным взором, она двинулась дальше, все так же бережно неся на голове фрегат. Я застыла с открытым ртом, провожая ее полностью обезоруженная.
– Андрей Никитич, – пробормотала я. – Мне тоже такую штуку на голове соорудят? Может, я лучше пойду? Не так уж это и необходимо…
Он рассмеялся:
– Да нет же, Сашенька! Я хочу вам показать, как вы можете выглядеть! Вам самой-то неинтересно?
– С такой вот фитюлиной на башке? – спросила я. – Боюсь, я не смогу этого оценить. Не спорю, может быть, я и прохожу с этакой тяжестью минут десять, но потом у меня точно шея сломается!
– Са-ша! – сурово проговорил он. – Никто на вас никакие фитюлины напяливать не станет! Эта дама у нас с некоторыми причудами, поэтому ее парикмахер и старается! А за вашим обликом проследит Любаша. Девочка она умненькая, так что, я думаю, вам понравится конечный результат! Пошли!
Он почти силой втащил меня в небольшой, уютный кабинет, где за столиком сидела девушка. Девушка была очень скромная – скорее уж похожая на выпускницу педагогического училища, чем на имиджмейкера. Она подняла на нас голубые, как небо, глаза и улыбнулась.
– Здравствуй, Любочка! – сказал Андрей Никитич. – Привел вам свою протеже. Сотворите из нее то, чего она заслуживает по вашему мнению.
Я стояла, как полная идиотка, чувствуя себя примерно так же, как грешники на аутодафе. Но Любочка приветливо посмотрела на меня и сказала:
– Да она и так очень хорошенькая!
– Вот и сохраните ее прелесть, только постарайтесь сделать на этой самой прелести более сильный акцент! Мне надо сегодня представить девицу ко двору, так что сами понимаете…
– Понимаю, – вздохнула Любочка. – Хотите испортить этой малышке жизнь?
– Совсем не хочу, – искренне сказал Андрей Никитич. – Просто нужно ее научить относиться к себе справедливо.
– Ладно, постараюсь, – пообещала Люба. – Кстати, поздравляю вас. Наконец-то, Андрей Никитич! Мы уже не верили, что это когда-нибудь случится!
– Спасибо, – засмущался Андрей Никитич. – И надеюсь видеть вас сегодня в числе гостей…
– Вот этого обещать не могу, – развела она руками. – Сами знаете, мне Гришку не с кем оставить.
– Очень жаль.
Он выглядел искренне огорченным.
– Ну, девочки, я вас оставляю на некоторое время… Приду за сей девицей часам к пяти. Успеете сделать из нее само совершенство?
– Конечно, – кивнула Люба, и по ее вспыхнувшим глазам я поняла, что я попала в руки художницы, которая уже продумала все тонкости моего будущего облика.
* * *
Как это выносят другие женщины, ума не приложу!
Все эти кошмарные паровые ванночки, это дергание за волосы!
Через час я уже напоминала самой себе человека, только что побывавшего в пыточной камере. Оставалось теперь самое страшное – маникюрный кабинет.
Мне уже было все равно, даже когда мои руки запулили в горячую воду с мыльным раствором.
Беглый взгляд в зеркало заставил меня застонать. Никаких особенных сдвигов я не заметила. Разве что моя физиономия стала почему-то ярко-красной, как будто я целые сутки проторчала в парилке. На голове же у меня торчал омерзительный пластиковый чепец, делающий меня как две капли воды похожей на сумасшедшую старуху-процентщицу. Но, как ни странно, Любаша никаких признаков беспокойства не проявляла, напротив – смотрела на меня с видимым удовлетворением.
Я даже заподозрила ее в том, что они тут сговорились специально, и «желаемый результат» означал не усовершенствование моей внешности, а совсем наоборот – ее полное обезображивание.
– Какой лак будем наносить? – деловито осведомилась маникюрша Марина.
Я подумала, что раз уж меня тут так мучили, то хоть лак я выберу сама, поярче, и потянулась за сиреневым, который сразу мне понравился.
Но Любочка, разбив все мои надежды выглядеть «женщиной-вамп», помотала головой и сказала:
– Бледно-розовый.
– Что? – воскликнула я. – Так чего ради я терпела все мучения? У меня и так ногти бледно-розовые!
Обе мои мучительницы рассмеялись.
– Ну давай ей хоть цветочки нарисуем, – предложила маникюрша Марина.
– Ага, – усмехнулась Люба. – И татуаж на лбу. А потом нас выгонят за порчу имущества Андрея Никитича…
– Я вовсе не его имущество, – попробовала сопротивляться я.
– Почти, – загадочно усмехнулась Марина. – Все наши модельки – его имущество. Как женщины, так и…
Она осеклась под грозным взглядом Любы.
– Ладно, мученица. Разве тебе не рассказывали, что настоящая красота требует жертв и усилий?
Она отпустила мои исстрадавшиеся руки и удовлетворенно проговорила:
– Посмотри, какие у тебя теперь мягкие ручки, дурочка… С такими красивыми ноготками, как у тебя, я бы маникюр целыми днями делала. Дал же господь красоту такой безалаберной девчонке!
«Почему они все время, как заведенные, бормочут про мою красоту? – подумала я. – Или боятся гнева своего Никитича?»
– Все, почти свободна, – объявила Марина. – Можешь забирать ее на дальнейшие муки. А у меня сейчас грустные минуты – ко мне придет Грязнер, а это трагедия!
– Грязнер? – переспросила я, делая вид, что вовеки не слыхала этого прозвища. – Ну и фамилия…
– Это, дитя мое, не фамилия. Это прозвище, полностью отражающее его внутреннюю сущность, – вздохнула Марина.
– Надо же, так окрестить человека! – продолжала я в тайной надежде выудить у нее побольше об этом Грязнере. – Прямо кошмар какой-то! Кто его так?
Марина подняла глаза и посмотрела на Любу. Люба немного поспешно отвела взгляд в сторону и сделала вид, что ее что-то чрезвычайно заинтересовало на стене. Марина наморщила лоб и долго думала.
– Не помню, – честно призналась она наконец. – Но окрестили метко.
Наша доверительная беседа, к несчастью, была внезапно прервана.
На пороге возник довольно неприятный тип, похожий на растолстевшего ангела, и воскликнул:
– Мариночка, ласточка моя! Я не опоздал?
