– Не помню, – честно призналась она наконец. – Но окрестили метко.
Наша доверительная беседа, к несчастью, была внезапно прервана.
На пороге возник довольно неприятный тип, похожий на растолстевшего ангела, и воскликнул:
– Мариночка, ласточка моя! Я не опоздал?
По этой фразе я без труда определила, что передо мной тот самый широко разрекламированный Грязнер – собственной персоной!
* * *
Окинув меня быстрым взглядом, Грязнер прошествовал прямо к столику и привычным жестом сунул руки в подготовленную ванночку.
У меня даже мороз по коже продрал, и быстренько начался приступ комплекса неполноценности. «Вот, Александра Сергеевна, – мрачно сказала я себе, – полюбуйтесь – для этого самого Грязнера, заметьте, мужского пола, маникюр – дело привычное, а вы тут истерику закатили!»
– Привет, деточки, кстати, Любашенька, что там за блажь нашла на Никитича?
Он говорил растянуто, медленно, почти без пауз, не выделяя слов и не делая никаких перерывов между фразами.
– Можете ли себе представить, он пригласил меня на эту свою помолвку, спрашивается, зачем?
Кажется, его еще и не интересовали ответы. Он довольно пристально всматривался в собственное отражение, которое явно вызывало у него полное одобрение. На его губах сияла самодовольная улыбка, которая ему совершенно не шла.
– И вообще я не знаю, надо ли идти, но Славик решил пойти, а я же не могу отказать Славику…
«Славик – это, наверное, Подл, – догадалась я. – Интересно, как зовут Грязнера?»
– А эта минога Таня… Ох, девочки, девочки, она же просто изящный сервант, зачем она ему?
Люба потащила меня к выходу.
Я попыталась сопротивляться – начиналось самое интересное, но она была неумолима.
– Пойдем, – прошептала она. – У нас совсем мало времени…
– Люба, так мне идти? Как ты считаешь? – томно вопросил Грязнер.
– Иди, конечно, Виталик, – буркнула Люба. – Ты прости, мне пора.
И она наконец вытолкнула меня из маникюрной в холл, где, прислонившись к стене, вытерла со лба капельки пота:
– Уф! Не обращай на этого придурка внимания, он обожает поливать всех грязью. Поэтому ему и дали такую кличку.
– Похож, – проговорила я. – А кто у вас такой остроумный? Не помнишь?
Она пожала плечами:
– Нет. Ладно, дитя, пошли наносить последний штрих. Это уже мой заключительный и решающий «бой» за твою красоту.
Я вздохнула. Если кто и устал от этих «боев», так это я. По крайней мере мне так казалось.
Любаша сняла с меня дурацкий чепчик и, внимательно осмотрев состояние моих волос, удовлетворенно хмыкнула. Потом она повертела их, наклоняя в разные стороны мою голову, и решительно взяла в руки массажную щетку.
– Теперь держись, маленькая, – сказала она. – Твои мучения начинаются…
– Что? – горько вскричала я. – Я-то думала, что самое страшное уже позади.
– Нет, – ответила моя мучительница. – Последний этап самый трудный. До этого ты находилась в руках узких специалистов, но теперь…
Она усмехнулась:
– Теперь ты в руках специалиста широкого профиля…
* * *
Все дальнейшее время я провела в размышлениях о главной христианской добродетели – смирении. Я чувствовала себя чем-то вроде первохристианской мученицы в злых лапах озверевших язычников.
Я даже потеряла уже надежду на то, что все это безобразие кончится. Я почти не верила, что выйду из этого ужасного салона живой и невредимой. Мою голову постоянно мотали во все стороны, безжалостно дергая меня за мои непослушные волосы.
Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я попыталась сосредоточиться на проблеме Танечки Борисовой и закрыла глаза.
Наверное, Любочка решила, что глаза я закрыла от ужаса и нечеловеческих страданий, потому что она немедленно попыталась меня успокоить.
– Чуть-чуть осталось, – заверила она меня. – Зато потом ты себя не узнаешь. Ты так изменишься, что не только ты – никто тебя не узнает!
– Ну зачем же? – пробормотала я, все еще не открывая глаз. – Мне не надо так радикально менять свою внешность. Интерпол меня пока еще не разыскивает. Последнее ограбление женевского банка мне удалось совершить без осложнений… Так что, может быть, не нужно так напрягаться с изменениями моего облика, делая их столь глобальными?
Любочка промолчала. А меня больше всего интересовала Татьяна и ее ближайшее окружение.
– Люб, а Таня Борисова тоже с тобой работает? – поинтересовалась я.
Ручки Любы, до этого порхающие, как две бабочки, остановились. Я открыла глаза и к собственному удивлению увидела ее странный, очень недобрый взгляд. Она вдруг сразу перестала быть симпатичной и милой, как по мановению злой волшебной палочки превратившись в ведьму с сузившимися глазами. Потом она взяла себя в руки и улыбнулась – привычной улыбкой, которая раньше так мне нравилась.
– Нет. Я не работаю с Татьяной Дмитриевной.
Из всех слов она выделила «я», делая на нем ударение, как бы подчеркнув все свое негативное отношение к Татьяне.
Не составляло труда догадаться, что отношения между обеими весьма и весьма натянуты.
– Тебе она не нравится? – поинтересовалась я.
– Видите ли, милая девочка, – холодно произнесла Люба, переходя на «вы», – я не склонна обсуждать это с вами, но раз уж вы так интересуетесь – да. Не нравится. И скажу вам даже больше – я ее ненавижу. Но, я надеюсь, это останется между нами. Поскольку Татьяна Дмитриевна у нас достигла своей цели и теперь мы вроде как принадлежим ей, а эта работа мне нравится, я прошу вас не обсуждать ни с кем предмет нашей беседы.
Так, Александра Сергеевна! Становится все интереснее…
– Люба, я не хотела тебя обидеть…
– Да брось, ты меня не обидела, – улыбнулась она. – У меня чисто личное отношение к этой особе, и, кстати, может быть, она и очень хороший человек. Сейчас просто такая жизнь – каждый пробивает себе дорогу и иногда не замечает, как при этом трещат чьи-то косточки!
– Ты хочешь сказать, что Таня кого-то «переехала»? – заинтересовалась я еще больше.
– Не то чтобы переехала, но… Саш, а почему тебя-то это так интересует?
Вопрос был задан «в лоб». Люба смотрела на меня, продолжая при этом укладывать мои волосы, и я решила немного поиграть.
– Предположим, что она мне тоже не очень нравится, – проговорила я. – И Андрей Никитич совершенно зря с ней так носится. Ты слышала про эти письма?
– Конечно, – кивнула Люба. – Кто о них не слышал? Это просто широко развернутая рекламная кампания какая-то…
– Вот и мне так кажется. Бедная Танечка, ах, какая бедная Танечка! А я вот думаю, что она сама себе их пишет…
– Вот тут ты не права, – отрезала Люба. – Письма ей действительно пишут. При всей Таниной хитрости и сноровке на это ей ума бы не хватило. А твой Никитич сам тот еще фрукт. Ну, вот. Ты готова. Можешь собой спокойно полюбоваться.
Она окинула меня оценивающим взглядом.
– Одежда вполне подходит, – решила она. – Только я бы надела желтый свитерок. Этот тебе не очень подходит к глазам. А тот даст необходимый оттенок. У тебя есть?
– Да, конечно. Так мы не договорили…
– У меня нет времени на беседу, Сашенька! – улыбнулась она. – Клиенты ждут. А тебя уже, наверное, Никитич заждался.
Поставив такую резкую точку, она дала мне понять, что распространяться по поводу чужих тайн не намерена.
Я посмотрела в зеркало и застыла.
Со мной совершили чудо!
То есть я осталась почти такой же, как и была, но простенькая коса делала мое лицо более притягивающим и таинственным, как будто я стала ирландской принцессой! Незаметный, почти неуловимый макияж придал моей коже матовый оттенок, и теперь она была какой-то светящейся, ровной и мягкой. А глаза почему-то стали большими и яркими.
– Люба, – восторженно прошептала я. – Ты просто волшебница… Можно, я буду к тебе приходить, когда…
Я прикусила язык вовремя. У меня уже было готово сорваться «когда закончим это дело…».
Она рассмеялась.
– Нет, при чем тут я? Твоя фактура это предполагает. Знаешь, в чем беда хорошеньких девиц?
– В чем?
– В излишней закомплексованности, – сказала она и легонько подтолкнула меня к двери. – Иди… Конечно, приходи, когда захочешь!
– Спасибо, – поблагодарила я и вышла в холл.
Никитич был уже там, разговаривая с каким-то молодым человеком. Заметив меня, он быстро прервал разговор и махнул мне рукой.
– Сашенька, ты похорошела еще больше, – произнес он, подходя ко мне.
Парень подошел с ним и теперь весьма откровенно разглядывал меня, совершенно не скрывая своего интереса.
– Никитич, познакомь с этой лапочкой! – сказал он.
– Илья, – обернулся недовольно Андрей Никитич к нему. – Это моя двоюродная сестренка, и если она и лапочка, то уж не про твою честь!
– Какая жалость, – скорчил рожицу Илья Варлаамов, как я сразу догадалась, это был именно он. – Только встречу женщину своей мечты, как ты ее уже занимаешь. Ты жаден до невозможности, Никитич! Ладно, увидимся вечером.
