«Я опьянен неведомым азартом…»
Я опьянен неведомым азартом,Сижу в кругу таких же игроков.Судьба тасует розовые картыПредательского крапа вечеров.
Мы не устанем за удачей гнаться,Но уж давно размерен каждый ход:Всем предназначено равно нам проиграться,И в выигрыше будет — банкомет.
О, дорогая! Ты поймешь, конечно,Вот почему, хоть властвует азарт,В кругу других играю так беспечноИ не роняю шелестящих карт.
1929
СОНЕТ
«Суровый Дант не презирал сонета,В нем жар любви Петрарка изливал…»А я брожу с сонетами по свету,И мой ночлег — случайный сеновал.
На сеновале — травяное лето,Луны печальной розовый овал.Ботинки я в скитаньях истоптал,Они лежат под головой поэта.
Привет тебе, гостеприимный кров,Где тихий хруст и чавканье коровИ неожидан окрик петушиный…
Зане я здесь устроился, как граф!И лишь боюсь, что на заре, прогнав,Меня хозяин взбрызнет матерщиной.
1929
МЯСНИКИ
Сквозь сосну половиц прорастает трава,Подымая зеленое шумное пламя,И теленка отрубленная голова,На ладонях качаясь, поводит глазами.Черствый камень осыпан в базарных рядах,Терпкий запах плывет из раскрытых отдушин,На изогнутых в клювы тяжелых крюкахМясники пеленают багровые туши.И, собравшись из выжженных известью ям,Мертвоглазые псы, у порога залаяв,Подползают, урча, к беспощадным ногамПерепачканных в сале и желчи хозяев.Так, голодные морды свои положив,До заката в пыли обессилят собаки,Мясники засмеются и вытрут ножиО бараньи сановные пышные баки.…Зажигает топор первобытный огонь,Полки шарит березою пахнущий веник,Опускается глухо крутая ладоньНа курганную медь пересчитанных денег.В палисадах шиповника сыплется цвет,Как подбитых гусынь покрасневшие перья…Главный мастер сурово прикажет: «Валет!» —И рябую колоду отдаст подмастерьям.Рядом дочери белое кружево ткут,И сквозь скучные отсветы длинных иголок,Сквозь содвинутый тесно звериный уютИм мерещится свадебный, яблочный полог.Ставит старый мясник без ошибки на треф,Возле окон шатаясь, горланят гуляки.И у ям, от голодной тоски одурев,Длинным воем закат провожают собаки.
1929
БАХЧА ПОД СЕМИПАЛАТИНСКОМ
Змеи щурят глаза на песке перегретом,Тополя опадают. Но в травах густыхТяжело поднимаются жарким рассветомПерезревшие солнца обветренных тыкв.В них накопленной силы таится обуза —Плодородьем добротным покой нагружен,И изранено спелое сердце арбузаБеспощадным и острым казацким ножом.Здесь гортанная песня к закату нахлынет,Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах,И мешается запах последней полыниС терпким запахом меда в горбатых ковшах.Третий день беркута уплывают в туманыИ степные кибитки летят, грохоча.Перехлестнута звонкою лентой бурьяна,Первобытною силой взбухает бахча.Соляною корою примяты равнины,Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер,Засияв, расстелила в степях УкраинаУ глухих берегов пересохших озер!Наклонись и прислушайся к дальним подковам,Посмотри — как распластано небо пустынь…Отогрета ладонь в шалаше камышовомЗолотою корою веснушчатых дынь.Опускается вечер. И видно отсюда,Как у древних колодцев блестят валуныИ, глазами сверкая, вздымают верблюдыОдичавшие морды до самой луны.
1929
«Затерян след в степи солончаковой…»
Затерян след в степи солончаковой,Но приглядись — на шее скакунаВ тугой и тонкой кладнице шевровойСтаринные зашиты письмена.
Звенит печаль под острою подковой,Резьба стремян узорна и темна…Здесь над тобой в пыли многовековойПоднимется курганная луна.
Просторен бег гнедого иноходца.Прислушайся! Как мерно сердце бьетсяСтепной страны, раскинувшейся тут,
Как облака тяжелые плывутНад пестрою юртою у колодца.Кричит верблюд. И кони воду пьют.
1929
БАЛЛАДА О ДЖОНЕ
Ио-хо-хо! Ящик с мертвецом
И бочонок рома!
Джон уехал в море с кораблем,А отца оставил мертвым дома…«Ио-хо-хо! Ящик с мертвецомИ бочонок рома!»
И в толпе коричневых бродягЖизнь текла и медленно, и просто,На морских извилистых путяхПод седым дыханием норд-оста.
Только им в часы своих проказМоре шло на разные уступки.И они в скитаниях не разУ Рио раскуривали трубки.
Оттого, что между моряковСчеты с жизнью вечно в беспорядке —Не один у южных береговУмирал от желтой лихорадки.
И тогда над выпитым лицомПели все, потупившись сурово:«Ио-хо-хо! Ящик с мертвецомИ бочонок рома!»
Стал умелым и плечистым Джон.Стал от ветра и от солнца бурым.Он имел в портах двенадцать жен —От Жанейро и до Сингапура.
Раз в таверне, где звенит танго,Где под утро дым висит устало,Увидал он — милая егоНа столе другому танцевала.
Сквозь смычки, сквозь песенки и танецДжон взревел: — Изменница! Ну что ж!.. —Молодой курчавый итальянецЗасадил в него по рукоятку нож.
Шаль девчонка сбросила с плечаИ лицо ему закрыла шалью,А хозяин сумрачно ворчал:— Хоть другим бы, черти, не мешали.
— Джон, бедняга! Что ж ты натворил?За тебя, ей-богу, мы румяны!Тридцать лет без отдыха ты пил,А собрался умирать не пьяный.
Вот тебе досталось поделом!Говорили — приведет к худому…«Ио-хо-хо! Ящик с мертвецомИ бочонок рома!»
1930
«Сибирь!..»
Сибирь!Все ненасытнее и злейКедровой шкурой дебрей обрастая,Ты бережешьВ трущобной мгле своейЗадымленную проседь соболейИ горный снегБесценных горностаев.Под облаками пенятся костры…И вперерез тяжелому прибою,Взрывая воду,Плещут осетры,Толпясь под самойОбскою губою.Сибирь, когда ты на путях иныхВстаешь, звеняВ невиданном расцвете,Мы на просторахВздыбленных твоихБерем ружье и опускаем сети.И город твой, наряженный в бетон,Поднявшись сквозь урманы и болота,Сзывает вновьК себе со всех сторонОт промыслов работников охоты.Следя пути по перелетам птиц,По голубым проталинам тумановНесут тунгусы от лесных границМех барсуков и рыжий мех лисиц,Прокушенный оскаленным капканом.Крутая Обь и вспененный ИртышСкрестили крепкоВзбухнувшие жилы,И, раздвигая лодками камыш,Спешат на съездОт промысловых крышНахмуренные старожилы…И на призыв знакомый горячейСтрана охотыМужественно всталаОт казахстанских выжженных степейДо берегов кудлатого Байкала.Сибирь, Сибирь!Ты затаилась злей,Кедровой шкурой дебрей обрастая,Но для республикиНайдем во мгле твоейЗадымленную проседь соболейИ горный снегБесценных горностаев!..
1930
РАССКАЗ О СИБИРИ
