Его усиленный динамиками голос казался даже звучнее, чем всегда. Пока он говорил, муж Лин Меткалф тупо смотрел на столешницу, словно не замечая присутствия других людей.
– Буду краток, однако все, что я хочу сказать, касается каждого. Касается любого человека в Манхэме. Прошу только одного: выслушайте меня, прежде чем задавать какие-либо вопросы.
Во время своей речи Скарсдейл ни разу не посмотрел в сторону прессы, хотя все понимали, кому адресовано его последнее замечание.
– Убиты две женщины, которых мы прекрасно знали, – продолжил он. – Какой бы горькой ни выглядела правда, сейчас мы не можем игнорировать тот факт, что скорее всего ответственность за эти злодеяния ложится на кого-то из жителей поселка. Совершенно очевидно, что полиция либо не в состоянии принять необходимые меры, либо просто не желает этого делать. Но мы с вами более не можем отсиживаться в стороне, пока похищают и убивают наших женщин.
Явно отрепетированным, преувеличенно заботливым жестом Скарсдейл показал на сидящего рядом мужчину.
– Вы все слышали, какую утрату понес Маркус. Какую потерю переживает семья его супруги, лишившаяся дочери и сестры, безжалостно вырванной из родственного лона любви. В следующий раз на ее месте может оказаться ваша жена. Ваша дочь. Или ваша сестра. Так доколе собираемся мы бездействовать, смотреть со стороны на эти злодеяния? Скольким еще женщинам надо умереть? Одной? Двум? Больше?
Пастор гневно оглядел зал, будто требуя ответа. Удостоверившись, что все молчат, Скарсдейл повернулся к Маркусу и что-то прошептал ему на ухо. Муж Лин Меткалф заморгал, будто пробуждаясь ото сна, и пустым взглядом уставился на переполненную аудиторию.
– Маркус, вы вроде бы что-то хотели сказать? – подстегнул его преподобный и придвинул микрофон.
Маркус, кажется, начал приходить в себя, но все равно выглядел каким-то отстраненным, погруженным в себя.
– Он убил Лин. Он убил мою жену. Он...
Его голос прервался, по лицу заструились слезы.
– Его надо остановить. Найти и... и потом...
Скарсдейл положил ладонь ему на руку, то ли желая успокоить, то ли придержать. На лице преподобного всеми красками играла ханжеская удовлетворенность, пока он подтягивал к себе микрофон.
– Есть предел всему, – выговорил он размеренно, взвешивая слова. – Есть предел... всему!
Каждое слово сопровождалось ударом по столешнице.
– Прошло время сидеть сложа руки. Господь испытывает нас. Наша слабость, наше благодушие – вот что позволило этой твари прикидываться человеком и прятаться среди нас. Чтобы потом ужалить. Ужалить безнаказанно, нагло и презрительно. А почему? Потому что он знает, что способен на это. Потому что видит нашу слабость. А слабость ему не страшна.
От могучего удара кулаком подскочил микрофон.
– Нет же! Настало время бояться нас! Настало время показать нашу силу! Слишком долго Манхэм был жертвой! Если полиция не может нас защитить, тогда мы должны защищаться сами! Наш святой долг – вырвать поганое семя с корнем!
Голос пастора растаял в микрофонном вое динамиков. Скарсдейл устало откинулся на стуле, и зал словно прорвало. Многие повскакивали с мест, аплодируя и выкрикивая слова поддержки и одобрения. Под молнии фотовспышек и вопли репортеров, силившихся задать вопросы, Скарсдейл восседал в центре подиума, обозревая плоды своего труда. На секунду его взгляд остановился на мне. Глаза горели фанатическим огнем. И триумфом.
Я незаметно выскользнул наружу.
* * *
– Это невероятно, – сердито сказал я. – Похоже, ему хочется подстрекать народ, а не утихомиривать. Да что с ним такое?
Дженни кинула кусочек хлеба утке, что вперевалку подошла к нашему столику. Мы сидели в пабе, на берегу Бура, одной из шести рек, протекавших в районе Большой Заводи. Никому из нас не хотелось оставаться в Манхэме, и хотя до поселка насчитывалось миль шесть, не больше, мы словно попали в иной мир. На воде пришвартованы лодки, дети играют поблизости, а за столиками полно смеющихся и непринужденно болтающих людей. Типичный английский кабачок, типичное английское лето – как из книжки. Кричащая разница с той подавляющей атмосферой, что мы оставили за спиной.
Дженни скормила птице последние крошки.
– Сейчас люди его слушают. Может, он как раз этого и хочет.
– Да, но разве он не понимает, что творит? Один человек уже оказался в больнице по милости зарвавшихся идиотов, а теперь он поощряет линчевателей. Да еще с помощью Меткалфа!
Мне вспомнилось, что Скарсдейл постоянно отирался возле Маркуса, даже во время поисков его жены. Не удивлюсь, если наш преподобный уже тогда его накачивал, готовясь поэксплуатировать разбитого горем супруга. Жаль, что я так и не переговорил с Маркусом, когда исчезла Лин. Конечно, я не хотел бередить его раны, хотя не могу отрицать, что имелись и кое-какие личные причины. Сам вид Маркуса служил напоминанием о моей собственной потере, а с другой стороны, своей отстраненностью я дал Скарсдейлу «зеленый свет» для воздействия на жителей поселка. И пастор не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью.
– Вы полагаете, он хочет именно этого? Разбередить всех и вся? – спросила Дженни. Она не ходила на собрание, объяснив, что прожила в поселке не так долго, чтобы иметь моральное право на участие. Однако лично я думаю, что ее отпугнула толпа.
– По крайней мере смахивает на то. Даже не знаю, почему это меня удивляет. Огонь и сера впечатляют куда больше, нежели призывы «подставить другую щеку». Кстати, Скарсдейл годами торчал перед пустой церковью воскресным утром. Нет, сейчас он не упустит возможности заявить: «Я же вам говорил!»
– Похоже, не он один завелся.
Я даже не заметил, до какой степени разозлил меня Скарсдейл.
– Извините. Просто я боюсь, как бы кто-то не совершил глупости.
– Сейчас вы ничем помочь не можете. Вы ведь не «совесть Манхэма», верно?
Дженни казалась рассеянной. Мне пришло в голову, что она весь вечер вела себя очень тихо. Я посмотрел на ее профиль с бледной россыпью веснушек на щеках и носу. На подсвеченную солнцем кружевную блузку, белизну которой оттеняла загорелая кожа рук. Дженни сидела, устремив взгляд вдаль и словно отстранившись от внешнего мира.
– Что-то не так? – спросил я.
– Да нет. Просто размышляю...
– О чем?
– А... так просто. – Она улыбнулась, хоть и несколько напряженно. – Послушайте... Вы не против, если мы вернемся?
Я попробовал скрыть удивление.
– Да, конечно...
– Давайте, а?
Обратно мы ехали в полном молчании. В животе чувствовалась какая-то пустота. Я проклинал себя, что так завелся из-за Скарсдейла. Нечего удивляться, что ей надоело. «Доигрался. Поздравляю».
Уже темнело, когда мы добрались до Манхэма. Я вопросительно кивнул в сторону поворота к ее дому.
– Нет, не сюда, – сказала она. – Я... я подумала, что вы можете показать, где живете...
Дошло не сразу.
– А... о'кей.
Эх, совсем не то слово вылетело... Припарковываясь, я затаил дыхание. Открыв дверь, я отступил на шаг, давая ей пройти в дом. От аромата ее мускусных духов закружилась голова.
Дженни прошла в мою маленькую гостиную. Чувствовалось, что она нервничает, как, впрочем, и я сам.
– Вам что-нибудь налить?
В ответ она покачала головой, и мы замерли в неловкой тишине. «Да сделай же хоть что-то!» Но я не мог. В полумраке было трудно разобрать ее лицо. Только глаза, блестевшие в темноте. Не двигаясь, мы смотрели друг на друга. Когда она заговорила вновь, голос ее прерывался:
– А где у вас спальня?
* * *
Вначале Дженни вела себя нерешительно, была напряжена и даже дрожала. Потом мы оба постепенно расслабились. Память поначалу пыталась навязать собственный шаблон формы, фактуры и запаха. Затем текущая минута взяла верх, смахнув ненужное и лишнее. Когда все кончилось, она лежала, прижавшись, тихо сопя мне в грудь. Я почувствовал, как лица коснулась рука, разведывая влажные дорожки, бегущие по моим щекам.
– Дэвид?
– Ничего, просто...
– Я знаю. Все хорошо.
Да, все хорошо. Я рассмеялся, обнял Дженни и пальцами приподнял ей подбородок. Мы целовались медленно и долго, а потом вновь приступили к делу, и мои слезы незаметно высохли сами собой.
Той же ночью, пока мы вместе лежали в постели, на другой стороне поселка Тине показалось, что из садика доносится какой-то шум. Как и Дженни, она увильнула от собрания в мэрии, оставшись дома в компании бутылки белого вина и плитки шоколада. Ей хотелось дождаться подруги, чтобы в подробностях услышать о проведенном вечере, но к окончанию фильма, который она взяла напрокат в видеотеке, Тина уже начала зевать и собралась ложиться. Именно в тот момент, когда она выключила телевизор, снаружи послышался какой-то шорох.
Тина была не дура и не стала открывать дверь: ведь на свободе рыщет некто, уже убивший двух женщин. Наоборот, схватив телефон, она выключила свет и подошла кокну. Готовая немедленно звонить в полицию, Тина осторожно посмотрела в садик.
