подскочил, а он уже без сознания. Пульс слабый, но есть.
Коллеги работают отлично, молодцы ребята. Слаженно, чётко и грамотно. Пока они возятся со жгутом, я повторяю описание Слесаря. Хаблюка с лейтёхой отправляют проскочить по дворам.
Я поднимаюсь. Мои парусиновые джины перепачканы кровью. Руки тоже в крови… Боцмана грузят на носилки. Появляется тётя Таня.
— Так, гражданка, вы там пока постойте! — командует ей мент и поворачивается ко мне. — Давай, рассказывай, что и как было. Все детали, все подробности.
Я рассказываю. Моя милиция меня бережёт, поэтому выдаю всё как есть. Упоминаю и дядю Гришу. Ещё раз подробно описываю Слесаря, сообщаю при каких обстоятельствах его видел. Говорю и о том, что к дяде Грише он приходил в компании с председателем жилищного кооператива, может, она знает, где можно найти этого специалиста по канализации…
Старший лейтенант всё подробно записывает.
— Если понадобишься, мы тебя вызовем вместе с родителями.
Он никак не комментирует ни мои показания, ни мои действия. Просто кивает и идёт беседовать с тётей Таней.
— Ты прямо герой, — удивлённо качает она головой, когда нас отпускают. — Не растерялся, всё сделал, как надо. А я бы рот разинула и стояла, не зная куда деться и что предпринять… Я слышала бригада с неотложки хвалила тебя. Молодец, Артёмка. Нужно тебе, наверное, в медицинский поступать. Ты решил уже, куда пойдёшь после школы?
— Нет, пока не решил, — мотаю я головой.
Мы идём к дому, а навстречу нам летит жёлтый «козлик». Поравнявшись с нами, «уазик» резко останавливается и Хаблюк, задрав брови, рассматривает нас с недовольным видом.
— Не нашли, Иван Денисович? — спрашиваю я.
— Не нашли, — с вызовом бросает он и, чуть качнув головой, выжимает газ.
— Странный какой-то милиционер, — пожимает плечами тётя Таня и мы двигаем дальше.
Заходим в подъезд и поднимаемся на пятый этаж. В квартире уже всё не так, как было при дядьке. Таня, по всему видать, любит порядок. Окна вымыты, шторы выстираны, пахнет свежестью.
Я первым делом иду в ванную и тщательно мою руки. Прошу у Тани тряпку и замываю кровь на брюках, но куда там. Наверное и не отстираются уже… Хана моим «Джексонам»…
— Татьяна Евгеньевна, — начинаю я.
— Чего так официально? «Тётя Таня» звучит гораздо лучше.
— Хорошо, — киваю я, — Тёть Тань, ничего необычного не нашли, что могли бы здесь искать злоумышленники?
— Нет, — разводит она руками. — Только ненужное барахло. Вон видал сколько сумок? Не знаю, что с ними делать. И выбрасывать вроде жалко, и не могу придумать, кому отдать. Там одежда есть вообще новая, и дребедень всякая. Рукописи вот…
Она подаёт мне две хозяйственные сумки, забитые бумагами.
— Посмотри, может там есть что стоящее. Гриша ведь хотел, чтобы ты по его стопам пошёл.
— Это вряд ли, — заглядываю я в сумки. — Бесталанный я. М-да… Столько трудов… Надо будет издать попробовать.
Она только рукой машет.
— Знаешь же, что не напечатают, даже и посмертно. Он ведь со всеми, с кем только можно переругался вусмерть. Ты вообще единственный на всём белом сете, с кем он ещё разговаривал. Там народ в пот бросает от одного его имени, так что публикаций не будет, это уж точно. На все сто процентов.
— Посмотрим, вдруг со временем что-то изменится.
— Ага, — кивает она, — изменится. Когда рак на горе свиснет.
Я беру две тяжёлые сумки и ухожу. Иду не по Ноградской, а мимо Электро-механического завода, чтобы в таком виде народ не пугать. У стоматологии ныряю во двор и двигаю мимо гаражей на Весеннюю.
Блин… Сантехник не выходит из головы. Мент, мне кажется, вообще не обратил внимания на мои слова, касательно того, что я уже видел предполагаемого убийцу. Надо снова к Вите идти, он конечно понтовитый пижон, но, думаю, такими-то делами шутить не станет.
Постепенно от Вити и от дяди Гриши мысли перескакивают на моё нынешнее положение, на новую жизнь, так похожую и так непохожую на то, что хранят мои воспоминания.
Безусловно я кайфую, вдыхая аромат эпохи своей юности. Здесь и воздух слаще, и вкусы ярче, и чувства глубже. Да только вот… есть один нюансик. Как говорится, не стоит путать туризм и постоянное место жительства. Поначалу я был восторженным и обалдевшим от счастья и кайфа туристом, а теперь превращаюсь в местного жителя. Оседаю, заново прорастаю в действительность и становлюсь частью исторического ландшафта.
А это значит, что пора мне уже начинать чего-то хотеть — не удовлетворения физиологических потребностей, не сна, вкусной еды и физической любви, а чего-то большого и светлого.
Я, конечно, занимаюсь развитием, внося посильный вклад в улучшение собственного будущего, расту физически и интеллектуально, но для чего? Для того, чтобы сделать Тёмного Доктора, сидящего внутри меня более удачливым и немного более счастливым?
Но я не желаю снова становиться Тёмным Доктором. Вообще не хочу. А почти всё, что я сейчас делаю, делается для удовлетворения именно этой сущности. И саморазвитие, и зашибание деньги, и вынашивание планов мести Алику, и даже завоевание сердца прекрасной Виктории происходят по повелению и для удовлетворения той части меня, которую я уже привык называть Тёмным Доктором.
Я выхожу из двора, перехожу дорогу и оказываюсь на бульваре, на серединке. И тут же слышу, как меня окликают.
— Костёр!
Блин, ну почему надо тусоваться именно здесь! Я ведь уже пришёл, уже почти дома.
— Костёр! — кричит Наташка Луткова из параллельного класса. — Иди к нам!
На лавочке сидят девчонки, а перед ними красуются, распускают хвосты пацаны. Цепень и Вика тоже здесь. Если бы не она, я бы просто прошёл мимо. Эта группка… не сказать, что они мажоры, но такие, типа самые крутые. Сильные спортивные парни, красивые спортивные девушки. Самый топчик, в общем.
— Здорово, народ, — усмехаюсь я.
— О, народ! — смеётся Луткова. — Народ и партия едины!
Они все ржут, весёлые, в хорошем настроении.
— У тебя что со штанами-то? Мы хотели тебя в «Солдатское» позвать.
— Бандитская пуля, — усмехаюсь я. — И, к сожалению, некогда мне с золотой
