В «Конце охоты» упоминается «от погони уставшая стая волков» (АР-3-29), а в «Разбойничьей» «выпадали молодцу / Всё шипы да тернии», после чего «на лошадь он вскочил / Да во синем Доне / Торопливо намочил / Жаркие ладони» /5; 361/. Кроме того, уставшим от погони был и лирический герой в «Чужом доме»: «Ох, устать я устал», — и ему тоже нужно было выпить: «Кто хозяином здесь? Напоил бы вином!».
В «Разбойничьей» «гонит неудачников по миру с котомкою», а волки скажут: «И потому мы гонимы» (АР-3-30).
Если в остроге «нм пожить, ни выжить <…> Всё равно укоротят!», то и во время охоты с вертолетов волки осознали: «…всё равно неуйдем» (сравним еще со стихотворением «В стае диких гусей…», 1980: «Всё равно там и тут / Непременно убьют»). Вообще этот мотив безнадежной ситуации, характерной для советской действительности, встречается у Высоцкого постоянно: «И кого из себя ты ни строй — / На спасение шансы малы: / Хоть он первый, хоть двадцать второй, — / Попадет под стволы» /5; 259/, «Уже не убежать» /5; 590/, «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» /4; 226/, «А вот теперь из колеи / Не выбраться» /3; 241/, «Хаос, возня, / И у меня — / Выхода нет!» /3; 153/, «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/, «Вот вышли наверх мы. Но выхода нет» /2; 46/, «Ищу я выход из ворот, / Но нет его…» /3; 235/.
В «Разбойничьей» героя «гнойным ветром сволокло / Прямиком в остроги», поэтому в «Конце охоты» он скажет: «Обнажаю гнилые осколки». И в обоих случаях внезапно появляется власть, которая начинает уничтожать свои жертвы: «Как из лютой волости / Налетела конница!» /5; 361/ = «Появились стрелки, на помине легки».
Как следствие массовой бойни возникает мотив крови: «Льют кровинку, хоть залейся! / Хлещут, бьют, кого хотят!» /5; 362/ = «Только били нас в рост из железных “стрекоз”. / Кровью вымокли мы под свинцовым дождем» /5; 212/ (в первом случае конница «гусей секла тонкой хворостинкой» /5; 361/, а во втором убивают волков).
Если в «Разбойничьей» автор сетует: «Сколь веревочка ни вейся — / Всё равно укоротят!» (что восходит к песне «О поэтах и кликушах»: «Укоротить поэта! — вывод ясен»), то и в черновиках «Конца охоты» герои констатируют: «Век наш краток и лих» (АР-3-23). Причем эпитет «лих» встречается и в «Разбойничьей» при описании всей страны: «Ах, лихая сторона! / Сколь в тебе ни рыскаю, / Лобным местом ты красна / Да веревкой склизкою. <…> А которых повело, повлекло / По лихой дороге, / Тех ветрами сволокло / Прямиком в остроги». Поэтому и про молодца сказано: «Ну а лиха, что испил, / Не бывает горше» (АР-13-119). В основной же редакции: «Ну а горя, что хлебнул, / Не бывает горше». А в «Конце охоты» волки говорят: «Спят и дышат стрелки, на помине легки, / От которых хлебнули сполна мы» /5; 533/.
Примечательно, что в начале «Разбойничьей» поэт говорит о себе в третьем лице (как о молодце, который «хлебнул горя», и о «неудачниках», которых «гонит… по миру с котомкою»), а далее ведет речь от первого лица: «Ах, лихая сторона! / Сколь в тебе ни рыскаю…», «У костра сиди и грейся, — / Все грехи я замолю». Этого приема мы уже касались в предыдущей главе (с. 103 — 104).
И, наконец, еще одна песня, которая продолжает тему «Разбойничьей», — это «Побег на рывок» (1977).
В первом случае действие происходит в остроге, а во втором — в лагере. Отсюда и общие мотивы: «Как во смутной волости / Лютой, злой (Во лихой! губернии…» (АР-13-110) = «Был побег на рывок — / Наглый, злой да лихой» (АР-4-12); «Горем, зельем поят люди» (АР-13-110) = «Чтоб людям не с руки, / Чтоб собакам не с лап»; «Ты не вой, не плачь, а смейся» = «Ночами только воют и скулят»; «Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти» (АР-13-112), «Льют кровинку, хоть залейся! / Хлещут, бьют, кого хотят!» /5; 362/, «Все равно совьешься в кнут!» /5; 64/ = «Зря пугают тем светом — / Тут и там бьют кнутом [Те же черти] с кнутом» (АР-4-11) («черти», «бьют», «кнут» = «бьют кнутом… черти»). А аллегорическое уничтожение гусей будет описано в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» (1980).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Таким образом, во всех этих случаях конфликт поэта и власти реализуется в виде заключения лирического героя в тюрьму, лагерь, острог или иную форму несвободы, а также в метафорической форме избиения, пыток и убийства.
***
В «Погоне» (1974) и в «Двух судьбах» (1977) лирический герой использует одинаковую конструкцию: «Жизнь кидала меня — не докинула» = «Донимали кровососы, / да не доняли». А в черновиках «Разбойничьей» сказано о коннице, которая «налетела из соседней волости»: «Доняла да допекла» (вариант: ДОоншлслга, доняла»; АР-13-119). Поэтому «выпадали молодцу всё шипы да тернии». Вспомним в этой связи исполнявшуюся Высоцким лагерную песню: «Но приморили, суки, приморили, / Загубили волюшку мою», — то есть тоже доняли и допекли (а в черновиках «Инструкции перед поездкой за рубеж» лирического героя «допек» «главный спец по демократам, бывший третий атташе»: «У него коньяк припрятан, / Поднял тост, проев мне плешь»; БС-17-18). Как рассказал впоследствии коллекционер Геннадий Внуков, в 1976 году пригласивший поэта в очередной раз посетить Самару, тот провел рукой по горлу и ответил: «Всё, совсем обложили, никакого продыха»[2271]. Примерно в это же время Высоцкий признался священнику Владиславу Протопопову, почему он не может избавиться от питья: «Меня и так зажали со всех сторон. И то нехорошо, и это нехорошо. Не могу…»[2272] [2273].
Стоит остановиться также на перекличках между «Разбойничьей» и «Чужим домом», который является продолжением «Погони»: «И затеялся смутный чудной разговор» = «Как во смутной волости…». Впервые же этот мотив возник в «Песне о вещей Кассандре»: «И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту…». А как следствие смуты в стране возникает смута в душе лирического героя: «На душе моей муторно, / Как от барских щедрот» /2; 584/, «И смутный страх мне душу занозил» (БС-18-27), «.Должно быть, в мутной глубине, / Где страх не отпускал…» /5; 399/.
Приведем еще ряд параллелей между «Разбойничьей» и «Чужим домом».
В черновиках первой песни о герое сказано: «Без одежи да без сна / Вечно он в дороге». - а во второй люди обращаются к нему: «Видать, был ты долго в пути…».
В черновиках «Разбойничьей» читаем: «Вся губерния в разбой / Подалась от смерти» (АР-13-112). А в «Чужом доме» люди (то есть жители той же «губернии») признаются: «Разоряли дом, / Дрались, вешались», — то есть занимались тем же разбоем. И если в этой песне люди живут «в зле да шепоте», то в «Разбойничьей» действие происходит в «лютой, злой губернии».
Лагерной теме посвящена и «Банька по-белому», в черновиках которой, помимо мотива горя, общего с «Разбойничьей», наблюдается еще одно сходство: «Охлаждаю лицо опаленное»625 = «И на лошадь он вскочил, / Да во синем Доне / Торопливо намочил / Жаркие ладони» 15; 361/, - что лишний раз говорит о единстве темы.
Надо сказать, что эта последняя строфа почти целиком перейдет в «Песню инвалида» (1980), написанную для кинофильма «Зеленый фургон»: «Проскакали всю страну, / Да пристали кони, буде! / Я во синем во Дону / Намочил ладони, люди».
Обе маски идентичны. Но если в первом случае о герое говорится в третьем лице как о беглом разбойнике, то во втором он, прикрываясь маской беглого казака, уже сам ведет речь. Следовательно, первый отрывок относится к разряду формальноповествовательной лирики, а второй — формально-ролевой. Такая же дифференциация жанров наблюдается на примере чернового варианта «Разбойничьей» и песни «Дела» (1966): «Гнули молодца дела» /5; 362/ = «Дела… Меня замучили дела…»/1; 246/.
