я могу считаться соучастницей в проливаемой крови невинных жертв; я почувствовала, что верить и исповедовать то, что опозорило себя зверским поступком, я не в силах, а потому с этим первым выстрелом я перестала считать себя кандидаткою РКП. Учительница Мария Николаевна Шатель» («Известия ВРК» № 8 от 10 марта).
Чем тяжелее был грохот канонады, тем больше членов партии в Кронштадте покидало ряды партийной организации. Каждый день на страницах «Известий ВРК» появлялись письма от коммунистов, осуждающих правительство за использование силовых методов и одобряющих контрмеры ВРК. Те, кто публично объявил о выходе из партии, не отказывались от коммунистических идеалов, но критиковали руководство партии за их извращение ради собственной выгоды. Приведенные ниже письма дают ясное представление об атмосфере, царившей в Кронштадте в те страшные дни: «Широкий взмах просветительной волны, брошенный коммунизмом, классовая борьба трудящихся с эксплуататорами, советское строительство вовлекли меня в партию коммунистов, кандидатом которой я состою с 1 февраля 1920 г. За время пребывания в партии передо мною открылся целый ряд существенных недочетов среди верхов партии, обрызгавших грязью красивую идею коммунизма. Среди последних отталкивающе действовали на массы бюрократизм, оторванность от масс, диктаторство, большое количество так называемых «примазавшихся» карьеристов и т. п. Все эти явления порождали глубокую пропасть между массой и партией, превращая последнюю в бессильную организацию по борьбе с внутренней разрухой страны. Не желая являться сторонником варварских поступков тов. коммунистов, а также не разделяя тактики «верхов», вызвавших кровопролитие и большие бедствия народных масс, открыто заявляю перед Вр. Революционным комитетом, что с момента первого выстрела по Кронштадту я не считаю себя больше кандидатом РКП, а всецело присоединяюсь к лозунгу, выдвинутому трудящимися Кронштадта: «Вся власть Советам, а не партиям!» Преподаватель 2-й трудшколы Т. Денисов» («Известия ВРК» № 10 от 12 марта).
«Признавая, что политика коммунистической партии завела страну в безвыходный тупик – так как партия обюрократилась, ничему не научилась, не хотела учиться и прислушиваться к голосу масс, которым она пыталась навязать свою волю, не считаю себя больше членом РКП и всецело присоединяюсь к резолюции, принятой на общегородском митинге 1 марта, и прошу располагать моими силами и знаниями. Настоящее прошу опубликовать в местной газете. Сын политического ссыльного по делу 193-х, красный командир Герман Канаев» («Известия ВРК» № 3 от 5 марта).
Во время восстания партийная организация Кронштадта не представляла серьезной оппозиции. 2 марта приверженцы партии, порядка 200 человек, собрались в помещении Высшей партийной школы и недолго думая пришли к выводу, что положение безнадежное и надо уходить по льду на Красную Горку.
На ранней стадии восстания часть стойких приверженцев партии ушли на материк и на окружающие Котлин форты в тщетной попытке поднять их против мятежников. В свою очередь ВРК взял под арест главных партийных лидеров. Первые коммунисты были арестованы 2 марта на делегатском собрании, проходившем в Морском инженерном училище. Ими были Кузьмин, начальник политотдела Балтийского флота, Васильев, председатель несуществующего Совета, и Коршунов, комиссар Кронштадтской эскадры линейных кораблей. На следующий день патруль мятежников перехватил на пути к форту Тотлебен начальника политуправления Балтийского флота Э.И. Батиса.
Среди арестованных был и Л.А. Брегман, председатель Кронштадтского комитета РСДРП (б).
Несколько чиновников избежали ареста, сотрудничая с мятежниками. 2 марта было организовано Временное бюро Кронштадтской организации РКП в составе Я.И. Ильина, комиссара по продовольствию, Ф.Х. Первушина, бывшего председателя Совета, и А. С. Кабанова, председателя Кронштадтского профсоюза. 4 марта Временное бюро выпустило декаларацию, в которой призвало коммунистов Кронштадта к сотрудничеству с ВРК. Бюро предупреждало против «злонамеренных слухов», распускаемых агентами Антанты, что коммунисты якобы готовятся подавить восстание и что мятежники будут расстреливать членов партии.
Как выяснилось, Ильин только делал вид, что сотрудничает с мятежниками, – он просто пытался выиграть время, дожидаясь помощи с материка. Ильин тайком позвонил в Красную Горку и сообщил о продовольственных запасах Кронштадта. Вскоре обман был обнаружен. Ильина арестовали, а бюро, по всей видимости, распустили, поскольку до конца восстания о нем больше никто ничего не слышал.
Ходили разговоры, что за период восстания было арестовано порядка 300 коммунистов; кого-то из них поймали при попытке сбежать из Кронштадта, некоторых ВРК посчитал особо опасными. Прямо скажем, цифра не впечатляющая, если учесть, что власти казнили сорок пять моряков в Ораниенбауме и взяли в заложники членов семей кронштадтцев. Возможно, это несколько поумерило пыл мятежников. В любом случае, в самый разгар страстей кронштадтцы отличались гуманным отношением к противнику. Арестованные большевики содержались в нормальных условиях, они не подвергались пыткам, их не избивали – ведь мятежники воевали не с белыми, которых ненавидели лютой ненавистью, а со своими товарищами-революционерами; они просто хотели исправить допущенные властями ошибки.
Мятежники не тронули даже самых непопулярных чиновников. Говорили, что Кузьмина жестоко избили и он по чистой случайности избежал расстрела. Чистые домыслы! После восстания Виктор Серж встретил его в целости и сохранности в Смольном, и Кузьмин признался, что эти рассказы очень преувеличенны: с ним и его товарищами обращались вежливо, Ильина тоже не тронули, хотя Петриченко был очень зол на него за предательство.
Когда Временный революционный комитет узнал, что родственникам коммунистов был объявлен бойкот, а кого-то уволили с работы, то предупредил население: «Несмотря на возмутительные действия коммунистов, мы ограничимся тем, что изолируем их от общества, чтобы их злостная, лживая агитация не мешала нашей революционной деятельности»[185].
После первой волны арестов власти ответили захватом заложников и предупредили, что причинение вреда арестованным коммунистам повлечет за собой серьезные последствия. Арестованные коммунисты, по их собственным словам, жили в постоянном страхе перед расстрелом.
Их положение ухудшилось, когда мятежники перехватили 50 коммунистов с форта Красноармейский, прорывавшихся на Карельский перешеек. Были случаи, когда приверженцы режима посылали сигналы на берег с помощью карманных фонарей и сигнальных ракет. В результате, особенно после 8 марта, мятежники стали строже обращаться с кронштадтскими большевиками. 10 марта всем коммунистам было приказано сдать оружие и карманные фонари. ВРК обратился к населению с просьбой внимательно следить за предателями, передающими световые сигналы врагу. Правосудие будет вершиться на месте, без суда и следствия, согласно законам, продиктованным моментом, предупреждали «Известия ВРК».
Находясь в Финляндии, в интервью американскому журналисту Петриченко, характеризуя восстание, сказал, что оно не что иное, как стремление избавиться от большевистского гнета, и стоило ему начаться, как люди почувствовали прилив энтузиазма и горячо взялись за дело.
Одной фразой он передал атмосферу восстания, отличительной особенностью которого была стихийность, свойственная и крестьянским восстаниям, и забастовкам рабочих того периода. Все эти мятежи являлись звеньями одной цепи и в целом составляли массовое движение в традициях Разина и Пугачева. Моряки походили на казаков и стрельцов, унаследовав в полной мере их склонность
