— Ты слышал о Шеннече, Джошуа? Сейчас Айцуко и не пыталась влезть в его мозг и что‑то из него вытянуть. Она боялась услышать ответ и получить подтверждение своей и Айдара дерзкой догадки. Лучше бы они ошиблись. Если Джош появился на свет не как все люди, это еще ничего не доказывает! Какой‑нибудь андроид с микрочипами в башке вместо мозгов тоже ведь не рожден в обычном смысле, да мало ли кто еще.
— Конечно. Шеннеч — это такое огромное существо, с которым сражался Тревер. Он пытался заставить Тревера подчиниться ему и велел коринам вставить ему в лобную кость солнечный камень, какие были и у них самих тоже, чтобы управлять им. Но Треверу удалось перехитрить Шеннеча и сбежать. А потом камень извлекли из его головы, только между бровями остался маленький шрам, — Джош на своем лбу показал, где именно. — Но почти незаметный. А потом Тревер зафрахтовал корабль, вернулся на Меркурий, уничтожил Шеннеча, взорвав его город, и добыл еще много камней. Он мне раз сто про это рассказывал. А почему ты спросила?
— Ты не знаешь, Фрэнк взял у Тревера клетки тела до или после того, как камень был извлечен?
— Клетки тела?
— Ну, для того, чтобы потом появился ты.
— Ах, это… Тревер говорил, что его как раз готовили к операции, и Фрэнк там присутствовал. Кажется, камень еще был у него в голове, когда…
Айцуко странно, тихо, мучительно застонала.
— Что с тобой? — встревожился Джош.
— Ничего! Значит, солнечный камень был… и твой Тревер тоже был немного другим тогда. Камень влиял не только на его мозг, но и на весь организм. Если же так, то ты произошел от того, другого Тревера, и несешь в себе гены не только человеческие, но и Шеннеча. Понимаешь?
— Но я никогда не думал о себе с такой точки зрения, — окончательно растерялся Джош. — Часть Шеннеча во мне? Этого просто быть не может.
— Хотелось бы и мне думать иначе, — вздохнула Айцуко, — но, судя по всему, так оно и есть. Мы, дайоны, тоже когда‑то произошли от Шеннечей. И получается, мы с тобой кое в чем похожи…
— Так это же хорошо, ведь тогда я для тебя — не «чужак», и если мы будем вместе, никто не запретит нам…
— Ты не чужак, — подтвердила девушка, — хотя и не дайон. Ты… о, нет, — слезы навернулись на ее глаза. — Ну почему боги сначала забрали к себе моих родителей, и этого им показалось мало? Почему теперь им понадобился еще и ты?! Джошуа, это несправедливо! Галактика такая огромная, в ней живут миллиарды гуманоидов… А мне из них нужен только один — единственный, но именно он зачем‑то понадобился нашим богам! Я не хочу тебя терять. Разве я требую слишком многого? Чтобы ты был рядом — мой мужчина, муж… Джошуа, нам надо бежать отсюда, — лихорадочно бормотала она. — Куда угодно. Хочешь на Венеру или Марс? Ты же, как и я, там никогда не был. Получится интересное приключение… Нас никто не найдет и не сумеет разлучить, отнять друг у друга, — Айцуко искательно заглядывала в глаза Джоша. — Если ты не хочешь на Марс, то мы можем пока и где‑нибудь на Меркурии найти такое место, в котором…
— Пойдем назад в Центр? — предложил Джош. — Я не могу бросить Тревера. Я нужен ему не меньше, чем тебе.
Если бы он ударил ее по лицу, даже такое действие едва ли отрезвило бы Айцуко быстрее. Она ведь отлично видела, что Джош испытывает к ней те же, не менее сильные чувства. Он любил и желал ее в этот момент, но в то же время находил в себе достаточно душевных сил, чтобы думать о своем двойнике — друге, нуждавшемся в его помощи. А по ней, значит, хоть камни с неба вались и трава не расти, лишь бы получить свое маленькое счастье? Чего же стоили ее совсем недавние рассуждения о судьбе Чаши…
— В Центр? — медленно повторила Айцуко. — А… да. Конечно. Прости, Джошуа, — окончательно опомнилась она, — а раотан? Тебе удалось его достать?
— Нет, но он мне больше не нужен. Я думал, что умираю, но они пришли и объяснили мне, что это было всего лишь нечто вроде самовнушения.
— Они?..
— Невидимые люди, с которыми я говорил на их языке и понимал, чего они от меня хотят. А потом я начал меняться. Со мной происходило что‑то такое, словно я плавал в жидком синем огне. Это было совершенно не страшно, он не обжигал, а наполнял меня собою, и я понял, что стал другим, не таким, как раньше, и что так и должно быть. В то же время, все было как во сне. Когда сон закончился, невидимые люди исчезли, и я увидел Тревера. Ты знаешь, как сильно мы с ним похожи — как отражение, и я подумал, что мой сон еще длится, а потом вспомнил его. Зато про тех людей забыл. А сейчас, когда ты заговорила о раотане… Никаких объяснений у меня нет, только… такое чувство, будто некая сила вошла в меня и сделала иным, — Джош беспокойно взглянул на свою подругу. — Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший, да?
— Ты не сумасшедший, — возразила Айцуко. — Невидимые люди, которые говорили с тобой, это и есть наши боги. Теперь ты в них веришь?
— Я не верю. Я их слышал сам и знаю, что они есть, — сказал Джош. — Но без тебя мне во всем этом никогда не разобраться. Ты ведь мне поможешь?..
Сигнал раздался в тот момент, когда Джун его совершенно не ожидала. Она только — только собралась принять ванну и лечь, надеясь, что сумеет уснуть хотя бы сегодня. Она каждый раз на это надеялась. Но стоило ей смежить свинцовые от усталости веки, как появлялся Тревер, и начинались ее мучения.
Она все еще его любила и не пыталась обманывать себя, будто это не так. К стыду своему, Джун вынуждена была признать, что никогда не относилась к своему прежнему, первому мужу, Хьюго, с такой страстью и нежностью. Хотя вместе с Хьюго они день за днем вместе боролись за то, чтобы просто выжить — беглые рабы, ведущие жалкое полудикое существование в пещерах. Они согревали друг друга теплом собственных тел по ночам, в постоянной тревоге и страхе потери. Тогда Джун искренне верила, что любит Хьюго, и невыносимо страдала, когда он погиб у нее на глазах. Его последние отчаянные крики долго продолжали звенеть у нее в ушах… А Тревер спас ей жизнь, иначе она разделила бы участь Хьюго.
Но дело было даже не в этом. Так уж человек устроен, что на одном лишь чувстве благодарности прочных отношений построить не может. Благодарность — это еще далеко не любовь. Как и совместная животная борьба за выживание. Если откровенно, Джун ощутила, как что‑то произошло с ее сердцем, едва ли не с первых мгновений, когда увидела Тревера. А ведь он был совершенно чужим, и никто из таких же, как она, беглых рабов не доверял ему и не принимал за своего. Кроме Джун, которая отчаянно его защищала, хотя со стороны могло показаться, будто ею движет лишь холодное любопытство. Она хорошо владела своими чувствами. И тогда она еще оставалась женой Хьюго, не смея помышлять о том, чтобы физически изменить ему с чужим мужчиной. Зато внутренне изменила… сразу. Чувствовал ли это покойный Хьюго, которого даже не удалось похоронить по — человечески? Он был сильным и по — своему добрым парнем — хотя не очень‑то откровенно выражал свое отношение к Джун.
С Тревером все иначе. Джун оказалась в незнакомом ей мире, но рядом с ним ощущала себя настолько надежно защищенной, что не испытывала ни вполне естественной неловкости, ни страха. Она быстро училась, стремительно проделав путь от запуганной дикарки — рабыни до нормальной, вполне современной женщины, свободно оперировавшей со множеством прежде неведомых ей предметов и реалий, которые теперь окружали ее повсюду. Прежняя жизнь казалась ей давним страшным, но почти забытым сном. Даже лица Хьюго она не могла толком вспомнить и стыдилась того, что, таким образом, предала даже самую память о нем. Но что она могла сделать? Теперь у нее был Тревер… С ним словно бы лопнула невидимая петля, прежде туго затянутая на ее чувственности, и Джун ощущала себя очаровательно — развратной в его мощных объятиях. Она любовалась им, обнаженным. Она засыпала, обнимая его, и просыпалась, шепча его имя. Она ласкала его, бессчетное число раз повторяя ему слова любви, страсти и верности. Ей все в нем нравилось. Как он ест, спит, двигается, даже терпкий запах пота и золотистая щетина на подбородке, когда он забывал вовремя воспользоваться бритвой. В его присутствии у нее кружилась голова, подгибались колени, и по спине бежали мурашки. Ее Тревер! Она старалась угодить ему, стать такой, как женщины, к которым он привык — красивой, умной, современной, независимой. Лихо водила турболет и флаймобиль, преодолев естественную природную осторожность, ведь Тревер обожал скорость и риск.
В этой новой Джун едва ли теперь можно было признать прежнюю дикарку. На нее заглядывались мужчины, и она удовлетворенно улыбалась, замечая ревнивый взгляд мужа — значит, небезразлична ему. Сама же Джун кроме него никого больше замечать не желала. У нее не было друзей. Те немногие из обитателей пещер, кто вместе с нею пожелал отправиться на Землю и начать новую жизнь, вскоре вернулись назад, так и не сумев приспособиться к иным условиям существования. Среди них был и Сол, которого Джун любила, как брата. В первое время они старались держаться вместе, однако Сол слишком ясно ощущал себя лишним в присутствии Тревера, кроме того, ему не удавалось, подобно Джун, бесстрашно и безоглядно вписываться в незнакомый новый мир Земли. И еще — так легко выбросить из головы прошлое. В глубине души Джун чувствовала, что Сол не понимает и осуждает ее. Однако его мнение в ее глазах особого значения не имело. Она‑то видела теперь многие вещи глазами Тревера… Мрачные пророчества Сола раздражали ее — он утверждал, будто солнечные камни — олицетворение зла — никому и нигде не могут принести счастья. «Да ты просто завидуешь, — раздраженно заявила ему Джун. — Завидуешь нашей любви и тому, что нам не приходится жить в нищете и опасности благодаря этим самым камням, которые принесли нам настоящее состояние! Тебе бы наверняка больше понравилось, если бы мы с Тревером были вынуждены бороться за каждый кусок хлеба — ты ведь мыслишь прежними категориями. Советую тебе раскрыть глаза и прекратить наконец отвергать все новое, все те возможности и перспективы, которые открываются перед тобой на Земле. Незачем ныть, отравляя жизнь себе и другим!» — «Когда‑нибудь ты поймешь, что я был прав, сестренка, — спокойно возразил Сол. — Жаль, если окажется слишком поздно». Через несколько дней он отправил Джун коротенькое послание, сообщив ей о своем решении вернуться на Меркурий, но даже не пришел проститься. Потеряв, таким образом, последнего из своих прежних друзей, девушка осталась в полнейшем одиночестве — но этого она вовсе не ощущала, до поры до времени. Все ее мысли и время заполнял собою Тревер. Впрочем, одна подруга у Джун все‑таки была — Идис, жена Фрэнка Рейнольдса. Женщины быстро нашли общий язык, Идис знакомила Джун с так называемой «светской» жизнью.
