Охваченный этими мыслями, Александр шел по улице, освещенной пламенем пожаров, вспыхнувших во время последней бомбежки. Позади шагал вороной, боязливо косясь на огонь…
19
В доме Ермаковых было неуютно. Отопление не действовало, свет выключен. На небольшом письменном столе горела керосиновая лампа. У дивана стояло два чемодана и лежал узел с одеждой.
Хозяйка квартиры, Надежда Васильевна Ермакова, кутаясь в белый пуховый платок, ходила из угла в угол, порой останавливалась и с тревогой прислушивалась. Тишина, наступившая вслед за грохотом бомбардировки, оглушала. Только что кругом творилось невообразимое: все гремело, рвалось, рушилось — и вдруг эта жуткая, выматывающая душу тишина.
Надежда Васильевна со своей подругой Ириной Михайловной Дроздовой, работавшей с сыном на строительстве оборонительных рубежей, еще вчера приготовились к эвакуации. Но та давно уже ушла из города, а она до сих пор не могла тронуться с места. Ермакова ждала свою дочь, которая вчера утром ушла в какой-то госпиталь помогать эвакуировать раненых и до сих пор не вернулась. Отчаявшись, Надежда Васильевна уже хотела было пойти на ее розыски, но потом передумала. В такое время легче было отыскать иголку в стоге сена, чем человека в осажденном городе. «Ладно, подожду еще немного…» — решила она, прикрутила фитиль в лампе, опустилась на стул возле окна и задумалась. Занятая своими мыслями, Надежда Васильевна не слышала, как приоткрылась дверь и в ней показалась рыжая, взлохмаченная голова Олега.
Мальчик зыркнул глазами сперва в одну сторону, потом в другую. В темноте он никого не заметил. «Ну, значит, и они улизнули», — подумал Олег, поправляя на плече небольшой рюкзак. Но тут Ермакова тяжело вздохнула, вытерла набежавшие слезы.
— Надежда Васильевна, вы дома? — тихо спросил он.
Ермакова обернулась.
— Кто здесь?
— Это я, Олег… — переступая у порога с ноги на ногу и безжалостно терзая в руках ушанку, ответил мальчик.
— Господи, да как же ты попал сюда? — не на шутку взволновалась Ермакова.
— Попал, и все… — невнятно пробурчал себе под нос мальчик.
Надежда Васильевна выкрутила у лампы фитиль, подошла к Олегу. Он был весь грязный, с бледным лицом и злыми, заплаканными глазами.
Надежда Васильевна почувствовала, что с матерью Олега, Ириной Михайловной, случилось неладное. Ермакова невольно потянулась к мальчику, ласково, по-матерински погладила его взлохмаченную голову. Олег как-то сразу обмяк, подался вперед и прижался к учительнице. Как ни сдерживал он злые слезы, они сами потекли по щекам. А Надежда Васильевна все крепче прижимала к себе его голову и гладила, гладила дрожащей рукой рыжие жесткие волосы. Она боялась спросить, что же произошло с его матерью.
Немного помолчав, мальчик, всхлипывая, стал рассказывать сам:
— Они убили ее, Надежда Васильевна… Маму… Мою маму. Бомбой, с самолета…
— Где же это случилось, сынок?
— На переправе. Мы уже были на той стороне, и тут…
Она подвела его к столу, усадила на стул. Потом прошлась по комнате, думая, что же сказать ему, чтобы у него на душе стало хоть немного легче. И сколько она ни ломала голову, ничего подходящего не смогла придумать.
— А я все равно… все равно найду их. Отомщу. Вот увидите. Пусть все уходят, пусть бегут. Я один… Мне бы только гранат!..
Надежда Васильевна молча достала из узла бутылку с молоком, кружок колбасы и хлеб, которые хотела взять с собой в дорогу, и все это положила на стол перед мальчиком.
— Ешь, Олежка, ешь. Голодный небось.
Мальчик взял кусок хлеба, неохотно пожевал его и тут же отложил в сторону.
— Что же ты не ешь?
— Не хочется что-то… Я пойду лучше.
— Куда ты пойдешь в такую пору?
— Мне надо… — стоял на своем Олег.
— Нет, я тебя не отпущу. Ты же видел, что все уходят за реку — и население, и армия.
— А вот и не все. Я знаю… Мне сказали. Там, за городом, бьется полк дяди Саши.
Надежда Васильевна не стала расспрашивать Олега, кто этот дядя Саша. Она знала, что речь идет о Кожине. Несколько дней назад дочь рассказала, что в район Березовска с Дальнего Востока прибыла та дивизия, в которой служит Кожин.
— Я там всех командиров знаю. Они самые смелые, самые храбрые. Они не уйдут из города. И я буду с ними. Вот увидите. О дяде Саше мне повозочный сказал. — И Олег рассказал, как погибла его мать, как он встретил бойца из полка Кожина.
Ирину Михайловну сразил осколок бомбы. Олег бился над безжизненным телом матери и не знал, что же ему теперь делать, и тут он на своей щеке почувствовал ласковое прикосновение чьей-то заскорузлой ладони. Мальчик поднял вверх заплаканное лицо. Перед ним стоял невысокий, пожилой красноармеец.
— Ну, ладно. Будет убиваться. Слезами горю не поможешь, сынок, — с сочувствием сказал он и, взяв из своей пустой повозки лопату, добавил: — Давай лучше похороним родительницу твою.
Тело матери перенесли в ближайшую воронку. Когда мать похоронили, красноармеец спросил:
— Куда же ты теперь?
— Я в город, — твердо ответил мальчик. — Отсюда не уйду, пока не отомщу этим гадам за мою маму.
Уже по пути в Березовск он рассказал этому человеку о том, что у него в армии есть хороший друг — «дядя Саша Кожин». Красноармеец слушал его и все отмалчивался, а потом сказал:
— А ведь твой дядя Саша тут, в этом самом городе. Полком нашим командует.
— Правда? — обрадовался мальчик и попросил довезти его до командного пункта Кожина. Но оказалось, что красноармеец ехал в другую сторону, за ранеными. — Ну и ладно, я сам его найду, — ответил Олег и соскочил с повозки…
Олег хотел еще что-то сказать Надежде Васильевне, но, посмотрев на нее горящими глазами, крикнул:
— Я им отомщу! — и бросился в дверь, на улицу.
Ермакова еще долго стояла посередине комнаты и задумчиво смотрела вслед Олегу. Вдруг она услышала цокот копыт. Он становился все громче и громче. Скрипнула калитка. Надежде Васильевне показалось, что во двор школы въехал всадник и остановился под окнами ее квартиры. На крыльце послышались тяжелые шаги. Она бросилась к двери и настежь распахнула ее.
В небольшом коридорчике Ермакова увидела бывшего своего ученика — Сашу Кожина. Он держал на руках ослабевшую Наташу. Надежда Васильевна в страхе попятилась назад. Она с ужасом смотрела на Александра и ничего не могла сказать.
Кожин, тяжело переступив через порог, молча пронес мимо нее безжизненное тело девушки и опустил на диван.
Наконец преодолев оцепенение, она бросилась к Наташе.
— Наташенька!.. Доченька моя! — осыпая лицо дочери поцелуями, сквозь слезы шептала Надежда Васильевна. Потом обернулась к Александру, спросила: — Что произошло, Саша?.. Что же ты молчишь? Говори!..
— Ей доктора нужно, Надежда Васильевна, — сказал Александр, не зная, когда здесь появится Светлова.
— Да-да, конечно, — растерянно заговорила Ермакова. — Посиди с ней немного, я сейчас… Тут недалеко врач живет.
Дверь хлопнула. Послышались быстро удаляющиеся шаги.
В ожидании доктора время тянулось медленно. Прошло пять… десять минут… Дыхание Наташи стало выравниваться. Теперь она дышала глубже. Ему даже показалось, что к ее лицу постепенно начала приливать кровь.
Это немного успокоило Александра. Он мысленно перенесся к тому предмайскому вечеру, когда впервые увидел Наташу. Увидел и полюбил. Ему тогда показалось, что и она заинтересовалась им, полюбила его. Надеялся на то, что она принесет ему счастье — большое, долгожданное. Но получилось иначе…
Наташа застонала, потом медленно открыла глаза и долго смотрела на Кожина. Смотрела так, будто впервые видела его. Но затем ее глаза потеплели и она тихо спросила:
— Ты-ы?..
— Я… — с волнением ответил Александр. Он был рад, что она наконец пришла в себя.
— Ты-ы?.. — еще раз, но уже с облегчением произнесла она это слово.
— Тебе легче?
— Немного… — чуть слышно вымолвила она. Наташа молча смотрела на Кожина. Она пыталась отыскать в его глазах тот блеск, который видела в них до войны, хотела заметить то оживление, ту радость, которая вспыхивала на его лице при их встречах. Но от прошлого ничего не осталось. Его лицо осунулось, сильно похудело. На лбу, под сдвинувшейся марлевой повязкой, пролегла глубокая морщина, взгляд стал суровым.
И все-таки ей в эту минуту стало хорошо. Она была так счастлива, что на какое-то мгновение забыла о боли в позвоночнике, о войне, обо всем, что делалось там, за стенами дома… Она закрыла глаза и несколько секунд наслаждалась внезапно нахлынувшим на нее счастьем. Потом снова раскрыла глаза, еще раз пристально посмотрела на Кожина, и вдруг на ее ресницы навернулись слезы. В его взгляде она уловила теперь не только суровость, но и грусть, и даже укор. Ей казалось, что он смотрел на нее так, будто с болью в сердце спрашивал: зачем? Зачем ты так нечестно, так несправедливо поступила со мной?
