— Это я, Надежда Васильевна. Кожин…
Застучал запор, дверь открылась, и появилась Надежда Васильевна с накинутой на плечи шалью. Она посмотрела на него с удивлением.
— Как ты попал сюда, Саша? Разве вы еще не ушли из Березовска? — спросила она.
— Нет. Часть города пока еще в наших руках. А вы почему здесь? Я же велел военфельдшеру заехать за вами.
— Она сделала все так, как ты ей велел. Но… мы сами отказались.
— Отказались? — удивился Кожин.
— Наташу нельзя перевозить. Доктор сказал, что она может умереть в дороге.
— Мама, кто там? — послышался из-за двери слабый голос Наташи.
Вслед за Надеждой Васильевной Александр вошел в комнату.
— Это я, Наташа, — приблизившись к дивану, на котором лежала девушка, сказал он.
— Саша?! — с радостью произнесла девушка.
— Саша, дочка, Саша! Ты только не волнуйся, — поправляя на ней одеяло, утешала ее Надежда Васильевна.
— Саша… Я знала, что ты придешь. Знала… Посиди со мной.
Кожин опустился на стул, придвинулся к дивану.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, мне лучше… Только голова почему-то очень болит.
Он хотел сказать еще что-то, успокоить ее, но его насторожили выстрелы, доносившиеся с улицы. Судя по усиливающейся перестрелке, уличные бои шли уже совсем рядом.
— Кто это стреляет? — с тревогой спросила Наташа.
Кожин не успел ответить. В комнату вбежал Голубь и прямо с порога крикнул:
— Товарищ капитан, фашисты!
— Где они? — быстро поднявшись с места, спросил Александр.
— На соседней улице.
— Иди готовь лошадей. Я сейчас…
Голубь поспешно вышел из комнаты.
— Саша, — сказала Надежда Васильевна, — спеши, может, еще успеешь проскочить к своим.
— Собирайтесь, поедем вместе, — решительно сказал Кожин. — Все необходимое погрузим на лошадей, а Наташу… Наташу я понесу на руках.
— Не говори глупостей. Ее нельзя тревожить. Доктор сказал, что ее спасение в покое. Уезжай.
— Что вы, Надежда Васильевна! Как же я уеду один?
— Другого выхода нет. Если бы не этот случай с Наташей, и мы поехали бы с тобой, а теперь нельзя. Поезжай… О нас не беспокойся. Проживем как-нибудь до вашего возвращения, — вытирая слезы, проговорила Ермакова.
— Уезжай, Саша. Я прошу тебя… — слабым голосом сказала девушка.
Кожин не знал, как ему поступить. Конечно, необходимо немедленно ехать в полк, и в то же время он не мог уйти и оставить здесь, рядом с гитлеровцами, свою бывшую учительницу и ее больную дочь. Не мог оставить в оккупированном городе ту, которую несмотря ни на что, до сих пор еще очень любил.
— Саша, не медли. Ты погибнешь сам и погубишь нас! — торопила его Надежда Васильевна.
Последние слова Надежды Васильевны отрезвляюще подействовали на Кожина. «Она права. Если гитлеровцы увидят меня здесь, — думал он, — то станут подозревать, что эти женщины прятали меня, и тогда несдобровать им».
Александр с бьющимся сердцем подошел к Наташе. Ему трудно было говорить. Да и что он мог сказать в такую минуту?
— До свидания, Наташа… Выздоравливай скорей и береги себя. Мы скоро вернемся… Обязательно вернемся…
Наташа встревоженными глазами смотрела на Александра и не могла произнести в ответ ни одного слова. Ей было страшно… страшно оттого, что в город входили фашисты, что она и ее мать через несколько часов, а может, через несколько минут, должны будут лицом к лицу встретиться с врагом. Страшно было еще и оттого, что от нее уходил Кожин, и она не знала, увидит ли она его еще когда-нибудь, или… или это их последняя встреча. Что, если его убьют где-нибудь за городом?
— Са-а-ша!.. — со стоном выкрикнула она, протянула к нему руки, обхватила за шею и прижала его голову к своему заплаканному лицу, порывисто стала целовать в щеки, нос, губы…
Наташа впервые целовала мужчину. И ей не было стыдно ни перед матерью, ни перед Александром. Она поступила бы точно так же, если бы на нее в эту минуту смотрел весь мир. Она только теперь по-настоящему поняла, как бесконечно дорог ей этот человек и как она была глупа, что раньше не понимала этого.
— Ну а теперь иди. Иди, Саша… — проговорила она сквозь слезы.
Александр поднялся на ноги и несколько секунд молча стоял возле нее, не зная, как ответить на этот ее внезапный порыв….
Выстрелы раздавались все ближе и ближе. Кожин понимал, что ему надо было немедленно уходить из этого дома и догонять своих.
— До свидания, Наташа… — сказал Александр и повернулся к ее матери: — Простите меня, Надежда Васильевна. Простите, если можете. Я не знаю, как помочь вам сейчас.
Ермакова придвинулась к нему ближе, положила руки на его плечи и поцеловала в лоб.
После ухода Кожина Ермаковы долго прислушивались к его шагам, а затем к удаляющемуся перестуку копыт. Надежда Васильевна в страхе думала о том, что с ними будет, когда весь город окажется в руках немцев, когда все будет не так, как до сих пор?..
Наташа лежала как окаменевшая.
— Ты о чем думаешь, дочка? — взглянув на нее, спросила Надежда Васильевна.
Наташа, занятая своими мыслями, не расслышала вопроса. Надежда Васильевна подошла к ней, опустилась на стул и еще раз спросила:
— Тебе плохо?
Дочь и на этот раз не ответила ей, а через минуту сама спросила:
— Мама, неужели он никогда не забудет обиды?.. Не простит меня?..
* * *
Выскочив от Надежды Васильевны, Олег побежал к западной окраине города в надежде добраться до полка дяди Саши.
«Я обязательно найду дядю Сашу. Тот возьмет меня в свой полк. Он даст мне винтовку… Нет, лучше автомат и гранаты, а сам ляжет за пулемет, и тогда уж фашисты пусть не просят пощады, — рассуждал по дороге Олег. — Они увидят, как советский командир и пионер умеют бить врага. Еще как увидят!..»
Но Олегу не удалось найти Кожина. Целые сутки мальчик колесил по городу, во время усиленных перестрелок прятался в полуразрушенных подвалах. Обессилев, он снова решил вернуться к Ермаковым.
«Разве найдешь теперь его?» — с грустью думал Олег, подходя к школе, в которой жила Надежда Васильевна.
22
Светало. Генерал фон Мизенбах, широко расставив длинные, худые ноги в хорошо начищенных сапогах, стоял на высоком холме и в большой бинокль смотрел на горящий город, где дивизия его сына вела уличные бои.
Да, Макс был прав, когда неделю назад в небольшой деревушке сказал, что здесь перед ними, словно из-под земли, возник новый фронт русских. Всю эту неделю его соединения при поддержке бомбардировщиков день и ночь атаковали русских, прорывались к ним в тыл, окружали, а они продолжали сопротивляться. Дрались в любых условиях, в любом положении и не помышляли об отходе. И только когда он получил солидное подкрепление, когда фронт русских был уже прорван в двух местах, советское командование решило отвести свои войска за реку.
«Войска»! Командующему четвертой полевой армией Мизенбах доложил, что против него обороняется целая русская армия, но сам-то он хорошо знал, что в этой армии были всего две стрелковые дивизии, четыре танковые бригады, четыре артиллерийских противотанковых полка, два отдельных стрелковых полка и другие специальные подразделения. А вначале не было даже и этих сил.
Черт возьми, чем дальше продвигается он по этой земле, тем его настроение делается все хуже и хуже. Он все чаще ловил себя на мысли, что не так уж не правы были те историки, которые в своих исследованиях писали о трудностях этого театра военных действий, о том сопротивлении, которое способны оказать русские войска.
Но к дьяволу историков с их предположениями и выводами! К дьяволу Секта с его карканьем о безнадежности русской кампании! Несмотря на все их предостережения, армия фюрера находится уже на подступах к самому сердцу этой страны. Еще натиск — и его армейская группа ворвется в Москву. Должна ворваться!
Генералу несколько минут назад по радио доложили, что вся западная половина Березовска уже занята немецкими войсками и что части полковника фон Мизенбаха успешно продвигаются вперед. Он приказал усилить натиск и вырваться к реке.
По замыслу генерала, после взятия Березовска главные силы армейской группы должны наступать на восток вдоль двух шоссейных дорог, которые самым кратчайшим путем вели к советской столице. Соединение же его сына имело другую задачу. Оно должно было овладеть переправами, вырваться на левый берег реки Москвы и разгромить те русские части, которые отходили на северо-восток.
Хотя прошло еще очень мало времени с тех пор, как генерал отдал последнее распоряжение, а он уже с нетерпением смотрел в сторону города, пытаясь определить, что там делается. Но на таком расстоянии трудно было разглядеть что-либо. Весь город застилали густые черные клубы дыма.
