С этого, что ли, все началось?
Похоже, что так. Хотя к тому времени я успел влезть не в одну историю. Я уже не раз звонил Федотову, полковнику, Машиному шурину или деверю, короче, своему дядьке, просил помочь. Он с этим не торопился. Да и то сказать: как можно помочь человеку, который сам себе помочь не хочет?
«как он прав, — терзался я, — как он прав, этот проклятый сноб, быдло я. какое же я быдло! нет. я хуже, чем быдло: быдло хоть плюнуть умеет, в рожу». Так я думал. Аккуратненькие два мидовских дома возвышались надо мной.
Один — Цырлина, другой — Вадимов. От выпитого ли, от обиды на себя и на всех, я решился тогда на самый бессмысленный, дикий из моих поступков.
Я пытался успокоиться. От нечего делать я попробовал вычислить окна Вадима.
Машины у подъезда не было, а свет у него горел. Я поднялся. Сын Вадима открыл мне на пароль «Дядь-Валь». «Папы нет. Они уехали», — сказал он. «Я подожду их». Он скрылся в своей комнате, но запищал телефон и он вернулся. «Их нет, — подтвердил он, — это вы, дядя Наум?» Я прислушался. «Они не сказали ничего, дядя Наум… А вы меня спросите, я вам скажу… Нет, вы что, дядя Наум, наоборот: так — овца, а так — корабль… А это вы правильно помните: женский, женский… Ага, лучше папы. Передам». Он бросил трубку. Я заметил, что он еще подрос и почти не картавит. Я также заметил, что ему как-то не сидится. «Ты, может, хочешь в туалет, Антон?» «Нет, дядь-Валь, мне надо туда, в комнату».
Я пошел за ним. Там творилось что-то страшное. Пешие и конные дивизии были расставлены по всему полу, но солдатики взобрались и на кресло, и на шкаф, и на заваленный рукописями стол Вадима. «А уроки?» «Нам пока не задают еще», — ответил он, передвигая пятерней целый отряд, отрезая путь танкам. Я опустился на корточки.
«Кто воюет-то?» — не понял я странных опознавательных знаков. «Зайцы с евреями». Действительно, у одних к каскам прилеплены были пластилиновые уши, их противников отличали пластилиновые же носы. «Наши уже штаб взяли». Это и так было видно. На столе, рядом с машинкой, лежали вповалку связанные ниткой носатые, их охранял рослый индеец с ушами. К ключику, торчащему из ящика, была приделана пластилином бечевка, на которой раскачивался привязанный за голову носатый всадник с красным знаменем, судя по всему — главный. Я понял, что не нужен здесь, и занялся своим делом.
В коридоре я сдвинул чуть трубку с рычага, чтобы было занято. Пианино стояло в большой комнате, на почетном месте. Я не сразу понял, как оно открывается, начал с глупости: стал переставлять безделушки, которые были на него поставлены. Мне казалось, оно должно открываться сверху или сзади. Но сверху никакой щели не было видно, а если бы оно действительно открывалось сзади, пришлось бы его отодвигать от стены. Об этом, разумеется, и речи не могло быть, хотя Антон и был занят плотно: из-за стенки доносились воинственные возгласы и что-то вроде фырканья, означающее, очевидно, канонаду. Я сообразил, что если б дело обстояло так, то Маша, женщина разумная, предупредила бы меня о предстоящих сложностях. Оказывается, крышка была спереди, снизу, надо было только надавить чуть, чтобы сдвинулся фиксатор. Там было довольно много пространства, стояла почему-то трехлитровая банка с водой, а сбоку, в пылище, — искомая коробка. Я переложил содержимое в пиджак, а коробку положил на место, чтоб все снова заросло пылью.
Я вернулся к Антону — пора было сваливать. «А вы Хрюшу видели?» — спросил он, водя по воздуху пластмассовым самолетом. «Это свинья, что ли?» «Да нет, — засмеялся Антон над моей глупостью, — свинья же большая, как она здесь может жить. Это — Хрюша. В моей комнате». «Ну покажи», — смирился я. «Да вы зайдите и увидите сразу». Самолет завыл, вошел в пике и начал метать воображаемые бомбы. В его комнате в углу действительно стояла здоровенная клетка, на которую нельзя было не обратить внимания хотя бы из-за вони. Обвалянный весь в пшене и дерьме, там сидел жирный хомяк или что-то в этом роде. Я сделал Хрюше «козу», но ему было наплевать. В этот момент я услышал, как дверь комнаты захлопывается и ключ поворачивается в скважине. У них все комнаты запираются.
«3-э! — крикнул я. — Антон! Я так не играю».
Но он ушел в отцову комнату, к своим войскам.
Мне было над чем поразмыслить. Сама по себе встреча с Вадимом меня не слишком беспокоила. Но неожиданность моего визита может навести его на мысль, и он на всякий случай проверит. Хотя он вряд ли знает, что я знаю. И тут уж разговор будет другой, и непонятно еще, чем все обернется.
«Антон! Антон, черт тебя побрал!» — заорал я, одновременно барабаня пяткой в дверь.
Он подошел. «Дядь-Валь, — сказал он, — я кончу сейчас и подойду к вам». «Антон! — закричал я. — Какого хуя ты меня здесь запер?!» «А папа сказал». «Что? Что ты несешь, Антон?» «А он, когда уходил, сказал: если вдруг, мало ли чего, дядь-Валь придет, ты его впусти и задержи как-нибудь» мне поговорить с ним надо. Так он сказал». При этом он опять явно сделал несколько шагов в направлении к арене боевых действий. «Антон! — заорал я опять в отчаянии. — Но он же не говорил запирать меня здесь!» «Не, дядь-Валь. — Он опять подошел. — Он сказал, поговори с ним, марки покажи. Я щас кончу и покажу».
«Идиот! — кричал я. — Открой, идиот, или я здесь все вверх дном переверну!» Он уже не слушал. В паузах между своими криками я только слышал пфыканье, бвыканье и рычанье танковых моторов.
Делать было нечего. Я сел, закурил и посмотрел с сочувствием на ни в чем не повинного Хрюшу. Он был беспокоен, возился в углу клетки.
Я извлек его оттуда, подошел с ним к двери и ткнул слегка окурком в нежное брюхо.
Раздался дикий звук! Дикий! Я даже затрудняюсь сказать, что это было. Крик? Писк? Вопль? Я даже выронил его на пол. Запахло паленой кожей. Впрочем, мне, может, и показалось.
Антон подбежал тут же. «Хрюша! Хрюша!» — закричал он и
