— Не пройдете вы никуда: дальше зона боевых действий!
— А если мы там живем?
— Ты разве не слышал? Там же воюют!
— И все же мы должны попасть домой! — настаивал Джонни.
Мужчина подтянулся. На нем были брюки гольф и желтый клетчатый пиджак, слишком широкий в плечах, На голову он нахлобучил каску. Худое тело было так туго перетянуто офицерским ремнем в талии, что нижняя часть пиджака топорщилась во все стороны. В одной руке он держал панцерфауст.
— Идите немедленно в подвал! — приказал он детям.
«Ну и важничает же он», — подумал Джонни, которому и в голову не приходило принимать всерьез этого карлика, хотя тот и держался так воинственно.
— Здесь мне дано право приказывать! — погрозил незнакомец Джонни, словно угадав его мысли, и показал на нарукавную повязку, свидетельствовавшую о его принадлежности к фольксштурму.
«Да этот старик, никак, спятил! — Джонни скосил глаза мимо мужчины на баррикаду, до которой было рукой подать. — Отделаться бы от этого сумасшедшего, а там, за заграждением, советские солдаты, — размышлял мальчуган, но тут же отказался от своего намерения, так как с Нанни было не так-то легко убежать даже от такого чучела. — Но что за глупое выражение на лице у этого чудо-вояки?»
Джонни недоверчиво осмотрел своего собеседника. Лицо мужчины на глазах становилось все бледнее и бледнее. Маленькие глазки, казалось, так и сияли. Вдруг Джонни почувствовал, как незнакомец схватил его за отворот пиджака.
— Что это такое?! — зло зашипел мужчина.
— А что такое? — возмутился в свою очередь мальчик, не ожидая ничего хорошего от такого поворота разговора. Он мысленно упрекал себя за то, что надел свою куртку.
Окрашенный никотином большой палец мужчины ерзал по красной советской звездочке.
— Русская звезда?!
Джонни собрал все силы:
— Ну и что? — возмутился он. — Я нашел ее!
— Так уж и нашел?..
— Ну, конечно, — продолжал отнекиваться мальчуган, — кто-то потерял, а я нашел. — Он повернулся к девочке, которая все это время нетерпеливо дергала его за руку.
— Я думаю, что звездочку тебе русские дали, — сказала Нанни.
— Вот видишь! — воскликнул мужчина и порывисто закивал.
Джонни зашипел на ребенка:
— Что ты, дурочка, вмешиваешься не в свое дело?
— Я думала, я же только хотела…
— Спокойно говори дальше, малютка, — приободрил незнакомец девочку.
Нанни ухватилась за подол собственного платья и начала теребить его.
— Ну, вообще-то говоря, и одного этого уже вполне достаточно. — Незнакомец схватил Джонни за руку и дернул. — Давай, пошли со мной!
Мальчик попытался высвободить руку, но мужчина сжал ее еще крепче.
— Пристрелю при попытке к бегству! — угрожающе прошептал он, после чего положил на плечо панцерфауст и начал тащить за собой сильно упирающегося мальчика.
— Что он хочет с тобой сделать? — захныкала Нанни, семеня рядом с Джонни.
Вскоре они свернули в соседнюю улицу. Жалюзи домов повсюду закрыты. Камни, осколки кирпича и стекла, валявшиеся на земле, красноречиво говорили о том, что здесь недавно, видимо, рвались гранаты. Мостовая была покрыта тонким слоем известковой пыли.
— Он хочет увести нас в общежитие?! — громко закричала девочка. — Я туда не пойду!
Мальчик угрюмо оглянулся на девочку и укоризненно бросил:
— Эх, ты!
Между тем девочка начала все больше отставать. А когда незнакомец направился к четырехэтажному старому жилому дому, она повернула в сторону и приблизилась к группе людей, которые обступили труп валявшейся на мостовой лошади. Самая старая женщина, возле которой стояло большое блюдо, длинным ножом кромсала шею животного.
У входа в дом Джонни увидел жестяную вывеску, на которой было написано, что здесь находится полицейский участок.
«Стало быть, меня ведут в полицию!» — подумал мальчуган.
Мужчина грубо втолкнул его в вестибюль дома, в котором было темно и пахло чем-то кислым. Они поднялись по лестнице и вошли в длинный неосвещенный коридор, по обе стороны которого располагались двери. Нисколько не колеблясь, видимо, человечек этот хорошо здесь ориентировался, он нажал на ручку одной двери. Взгляду Джонни открылось высокое, чрезвычайно светлое помещение, которое было разделено посредине деревянным барьером.
После того как мужчина с усами покашлял несколько раз, из-за барьера послышался чей-то сильный голос:
— Ах, это вы, Бентлер! Давно не виделись с вами, не правда ли? Когда, собственно говоря, это было? Я полагаю, в январе, когда вы имели дело с тем поляком, как его звали, Казимир, не так ли? Впрочем, как дела с вашей лавочкой?
Человечек ответил довольно безрадостным тоном:
— К сожалению, она там, на той стороне, господин вахмистр…
— Жаль, Бентлер, что ни говори, жаль. Где вы только всегда доставали такие великолепные сигареты? Товар мирного времени, что ни скажи…
— Теперь все сгорело, во время большого боя двадцать шестого февраля…
— Война, Бентлер, война, — вздохнул голос за барьером.
Человек с усиками, о котором теперь Джонни знал, что его зовут Бентлер и который имел когда-то собственную табачную лавочку, подтянулся. Положив свой панцерфауст на барьер, он сказал:
— Каждый сегодня приносит на алтарь родины свою жертву!
— Ну, ну, не нужно так высокопарно, Бентлер. Будьте осторожны, чтобы этот самый панцерфауст здесь не выстрелил!
— Исключено, господин вахмистр. Я неплохо разбираюсь в этом оружии, — объяснил не без рвения Бентлер. — Вы не были на прошлой неделе на учениях, где я демонстрировал свою стрельбу?
— Сожалею, но я тогда был на службе. Как видите, я все еще на службе. Даже в такое время, — вторично подчеркнул мужчина со вздохом. Проскрипел стул. — Если даже все здесь сгорит, то и тогда полиция должна продолжать свою работу. Это надежность немецкого учреждения, старая, прусская надежность. Но вы, Бентлер, и сейчас, наверное, не без дела пришли или?..
— Нет, господин вахмистр.
— Итак, в чем же дело?
— Я здесь поймал одного.
— А, да вы, выходит, не один?
Не ожидая приглашения, торговец сигаретами открыл дверь, которая вела в ту часть комнаты, что была отделена перегородкой, потом нанес Джонни крепкий удар и втолкнул мальчугана туда.
Теперь Джонни мог полностью осмотреть служебное помещение. Оно было обставлено старой разношерстной канцелярской мебелью. На левой стене висел пожелтевший план города, напротив была дверь с решеткой. Наклонясь вперед к высокой изразцовой печке, на низенькой деревянной скамеечке сидел толстый полицейский — вахмистр. Зеленоватый форменный мундир на нем был расстегнут. Рядом с вахмистром, на полу, лежали разноцветные скоросшиватели и папки с бумагами. В печке мерцал огонь.
Полицейский скосил глаза на Джонни, однако не поднялся со своего места. У него была шарообразная голова с расчесанными на прямой пробор редкими волосами, седыми и коротко остриженными. Глаза маленькие, прямо-таки крохотные. Своей грубой костлявой рукой, в которой он держал скомканный экземпляр, он ткнул в сторону Джонни.
— Что с ним, он ограбил кого-нибудь?
— Хуже того, — сказал Бентлер, поглаживая усики. — Он кажется мне русским шпионом.
— Ну, ну, только снова не преувеличивайте! Вспомните, как в сорок втором году вы притащили одну штуковину, которую выдавали за новую секретную фосфорную бомбу англичан, а на самом деле оказалось, что это пустой баллон из-под газа.
— А вы повнимательнее посмотрите на этого мальчишку.
Заскрипела скамеечка, полицейский сидел скорее не на ней, а на корточках.
— Ну, вижу, уже не ребенок вроде, но и не подросток, однако по нашим временам его уже можно забрать на службу. Правда, зрение у меня не так остро, как раньше. Что это у него на куртке, значок?
— Вот именно, что? — ехидно заметил торговец сигаретами. — Мне этот значок тотчас же бросился в глаза: мальчишка носит на куртке советскую звезду. Этот символ еврейско-русского большевизма!
Вахмистр провел волосатой рукой по толстому в складках подбородку, что-то себе под нос проворчал, а потом недовольно сказал:
— Сынок, подойди-ка ко мне поближе!
Мальчик нерешительно подошел ближе. Бентлер без приглашения последовал за ним.
— Ну? — проворчал полицейский. — Откуда ты взял эту безделушку?
— Он утверждает, что нашел ее, — вмешался торговец сигаретами.
Вахмистр с досадой поднял глаза. Казалось, у него на языке вертелось ехидное замечание.
— Ну а почему бы и нет? — помедлив, спросил он, но уже с более спокойной интонацией. — Вполне возможно, что одни из пленных мог потерять или выбросить ее…
— А как вы объясняете, — снова спросил Бентлер, — его желание удрать за нашу баррикаду?
