шестах бабочек, у каждой из которых нет одного или обоих крыльев.
– Вот куда садовый декор приходит умирать, – шепчу я Генри.
– Ага, надеюсь, это не то место, куда умирать пришли мы.
Я поеживаюсь.
Мы останавливаемся у подножия веранды позади дома.
– Как ты думаешь все провернуть? – спрашивает Генри.
– Может, попробуем войти через черный ход? – пожимаю плечами я.
Он качает головой, как будто это нелепая идея, но мы взбираемся по разбитым камням лестницы, и Генри тянется к бордовой задней двери одновременно со мной.
– Дай мне пройти первой! – шепотом требую я.
Рука Генри скользит мимо моей и сжимается на ручке двери.
– Я пошел с тобой не для того, чтобы только ты собой рисковала.
Я встаю с корточек и опускаю руку вдоль тела. Генри нарушает привычный порядок вещей, который сложился у нас еще в детстве. Обычно именно я рисковала собой, а он залечивал мои раны.
– Но…
Генри выдерживает мой пристальный взгляд и медленно качает головой.
В ответ я настойчиво киваю.
Он громко вздыхает. Понимаю, Генри сейчас пересиливает себя ради меня – то ли чтобы загладить прошлые обиды, то ли чтобы наладить новые отношения между нами, неизвестно. Но я протягиваю руку и кладу ему на спину, показывая, что я рядом и поддержу его.
Генри подпрыгивает от моего прикосновения, но потом кивает сам себе, и дверная ручка скрипит под нажимом его ладони. Округлив глаза, он прижимает палец к губам, как будто я могу внезапно завизжать от радости.
Протиснувшись в дверь, он резким жестом зовет меня вслед за собой. Увидеть такое я не ожидала.
Если снаружи все выглядело старым, древним и изношенным, внутри все блестит, такое яркое и новое. Комната, расположенная рядом с задним крыльцом, похожа на большую гостиную – с белым камином, белыми книжными полками и блестящими дубовыми полами. Мебель выполнена в светло-синих тонах, подходящих по цвету к оформлению гостиной, и все выглядит очень, очень дорого. Я следую по короткому коридору с закрытыми дверями за Генри, который снова вырвался вперед, и выхожу на кухню, где все тоже белое и безупречно чистое. Но на столешнице стоит старая банка для печенья: покрытая выцветшей краской свинья с отколотым ухом держит гигантский бисквит. Рядом с ней что-то кипит в мультиварке из нержавеющей стали.
Здесь кто-то живет. Я догадывалась об этом, но вид нелепой свиньи – единственной вещи в доме, обладающей индивидуальностью, – превращает мои догадки в реальность. В детстве я была смелее, но мои действия никогда не влияли на других людей.
Нужно получать удовольствие и вести полную приключений жизнь, только не за счет других. Папа научил меня этому. Он спросит меня, чего мне стоило стать вампиром. Обязательно спросит, уверена. Я лишь надеюсь, что он не будет стыдиться меня всю оставшуюся вечность. Я опущу эту часть, когда буду рассказывать историю своих приключений, но если нас с Генри арестуют, это будет непросто скрыть.
Мы не можем оба быть смелыми.
– Это плохой план, – говорю я.
– Да неужели? – бормочет Генри, но не оборачивается, а движется вперед совершенно бесшумно, хотя это кажется невозможным для человека с такими длинными конечностями.
– Что ты делаешь? – Я стою в дверном проеме, вцепившись в раму и, вероятно, оставив на ней дюжину отпечатков пальцев. Я разжимаю пальцы и задираю подол рубашки, чтобы стереть отпечатки с двери.
– А ты что делаешь?! – удивляется Генри.
Я отпускаю рубашку и разглаживаю ее на животе.
– Избавляюсь от улик.
Я краснею от того, что взгляд Генри задержался на моем пупке. Через мгновение друг встряхивается и показывает мне найденный зубчик чеснока.
– Ищем дальше, – шепчет он. – Нам, видимо, нужна шкатулка для драгоценностей или что-то подобное, где может храниться распятие. – Он оглядывает сдержанный, простой интерьер. – Не похоже, что хозяева из тех людей, которые вешают распятия на стену.
– Мне кажется, здесь что-то не так.
Генри выпрямляется, выходя из режима невидимки.
– По-моему, все в порядке. Послушай. – Он делает паузу и позволяет тишине в доме сомкнуться вокруг нас. – Похоже, хозяева куда-то ушли и оставили ужин готовиться.
Я киваю, хотя имела в виду не это.
– Тогда идем. Они могут вернуться в любой момент.
Мы поднимаемся по сверкающей лестнице и обыскиваем несколько стерильно чистых комнат для гостей, пока не попадаем в спальню с темно-зелеными стенами и неубранной кроватью. Здесь тоже мало что достойно внимания, но комод из красного дерева подает признаки жизни: фотография женщины с ребенком на руках, незажженная свеча с ароматом корицы, резная деревянная шкатулка, а рядом с ней – маленький золотой крестик на цепочке с крошечным рубином в центре.
Женщина на фотографии наблюдает за нами, ее черные волосы развеваются на бесконечном ветру. Ребенок, одетый в желтый комбинезон, смотрит на лицо своей мамы, а не в камеру. Я беру фотографию, ощущая холод серебряной рамки в ладони. На груди женщины поблескивает крест.
Внутри все переворачивается при мысли о краже чего-то настолько личного. Я не смогу солгать папе об этом. Мы не лжем друг другу. Я сглупила, если хоть на мгновение решила, что он не будет против. Я твержу себе, что конечная цель того стоит, но не могу избавиться от образа папы, который учит меня поступать правильно, словно сидя у меня на плече, как один из тех жутких ангелов или воплощений совести в мультфильмах.
– Я не могу этого сделать, – говорю слишком громко и ставлю фотографию обратно на комод, резко нарушая тишину. – Я вернусь к Николасу и скажу ему, чтобы дал другое задание.
Если смогу найти его снова. Что-то подсказывает мне: ничего не выйдет, если он сам не захочет встретиться со мной.
Я смотрю на цепочку. Почему обязательно надо красть крест?! Папа носит крестик на шее, спрятанный под рубашкой, – тот достался ему от отца, а отцу – от деда. Интересно, Николас хочет, чтобы я воспринимала это как шутку, или вампиры действительно терпеть не могут чеснок и кресты? Папа мог бы прожить без первого, но никогда бы не отказался от второго.
Я прикусываю губу и смотрю на Генри, который наблюдает за мной. Он прищуривается, проводит рукой по волосам, а затем хватает цепочку с крестом и без промедления убирает ее в карман.
– Генри…
– Нет. Мы берем его.
Из коридора доносится скрип, словно кто-то ходит в одной из многих комнат, в которые нам еще предстоит заглянуть.
Глаза Генри расширяются, а затем он срывается с места, хватает меня за руку и тянет обратно к двери спальни.
– Это ты? – окликает мужской голос по другую
