я с гонок на велосипедах. Думал даже купить себе настоящий велик. Потом я впервые полетал и прочно сел на этот крючок. Гражданские лайнеры, реактивные истребители, бипланы Второй мировой войны – я их всех перепробовал.
Все пошло кувырком, когда я поступил в университет. То, что в школе мне казалось простым и легким, там уже перестало таким быть. Было гораздо проще сидеть у себя в комнате, чем ходить на лекции и семинары, где меня выставляли идиотом. Мамаша сошлась с каким-то челом, с которым познакомилась на бальных танцах, и они превратили мою комнату в гардеробную для своих танцевальных костюмов. Игрушки стали единственным, ради чего стоило развиваться, и мое мастерство росло.
– Плохо, что играми нельзя зарабатывать на жизнь! – бросил отец в разгар очередного спора о том, сколько денег он мне высылает и как надеется, что я наконец покажу ему взамен их что-то реальное.
Из университета меня выгнали через два с половиной года. Я поступил работать на завод, откуда вылетел в первую же неделю. Дальше продолжалось в том же духе. Я, биржа труда и поганенькая комнатка в поганеньком доме на поганенькой окраине города.
Как только я рухнул на самое дно, дела мои потихоньку стали налаживаться. Я обзавелся друзьями – настоящими друзьями – и мало-помалу снова начал подниматься в собственных глазах. Пошел в качалку и потихоньку вернул уверенность в себе. Я по-прежнему постоянно играл, но в то же время прилично питался. Порой даже ходил по улицам.
Один из моих друзей подкатил мне работенку. Они разузнали, что я отвязный геймер (это их определение, а не мое), и им понадобились мои навыки. Я стал им нужен. И – вот тебе, папуля, – они мне за них платили.
Игрушки сделались моей работой. Я тестировал новые версии для разработчиков, выискивая ходы, как взламывать системы, чтобы заполучить полный арсенал, не платя при этом за апгрейды. Потом снова тестировал игрушку, когда разработчики считали, что сделали ее более надежной. Утром я просыпался с чувством нужности и цели, и дело было не только в банковском чеке, означавшем для меня покупку приличной одежды или же способность купить машину. Дело было даже не в том, что я чувствовал себя частью команды (я все так же предпочитал работать один). Все заключалось в конкретной цели и в конкретных сроках.
Поднявшись на борт самолета, летящего рейсом № 79, я стал совершенно другим человеком. Я знал, куда иду. У меня было место в бизнес-классе среди людей, не оспаривавших свое право там находиться. Я это право тоже не оспариваю – я наконец-то чувствую себя здесь своим.
Ощущаю свою важность.
Глава двадцать вторая
22:00. Адам
На задней части шеи Софии, где косичка сдвинута в сторону, виднеется светлая кожица, рядом с которой застыла игла.
Не двигайся, София…
Я вижу уголок ее правого глаза и ресницы, тень от них падает на щеку. Она засунула палец в рот и сосет его в такт осторожному покачиванию рук Бекки.
Замри.
– Что в шприце, Бекка?
Я стараюсь говорить спокойно и даже непринужденно, чтобы не напугать дочь, будто мы беседуем о погоде, об учебе Бекки, о чем-то незначительном. Прилагаю усилия, но слова сливаются друг с другом. В голове я слышу эхо собственного голоса, и через каждые несколько секунд у меня начинает плыть перед глазами. У фигур Бекки и Софии появляются двойные контуры, словно я сфотографировал их до того, как они встали смирно.
– Инсулин.
Инсулин? У моего отца был диабет. Справлялся он с ним не очень успешно. Несколько раз в неделю у него проявлялся гипогликемический синдром, лоб покрывался крупными каплями пота, пока отец торопливо искал таблетку глюкозы. Софии не нужно больше инсулина, чем тот, что вырабатывает ее организм, и даже маленькая, но излишняя доза может привести к коме.
– И много там?
– Достаточно.
За бравадой в голосе Бекки мне слышится дрожание, но ее лицо ничего не выдает. Тело перестает меня слушаться, я чувствую, как меня охватывает онемение, словно заползаю на кровать после двойной смены и стаканчика на сон грядущий.
– Почему? – выдавливаю я.
Чуть сдвигаю ногу вперед. Бабушкины шаги. Который час, господин Волк?
– Мир должен пробудиться и увидеть, что же происходит.
У меня кровь стынет в жилах. Я перевожу взгляд с холодных и неподвижных глаз Бекки на кончик иглы, поднесенный вплотную к чистой белой коже на шее Софии. Бекка – наркоманка? Родители проводят с нянями очень мало времени. Пять минут при приеме и передаче «с рук на руки», а потом они остаются один на один с твоим ребенком. И могут делать, что угодно. И быть кем угодно.
– В каждом выигранном сражении должны быть жертвы.
В ее голосе проскальзывает какая-то монотонность, будто она повторяет заученный текст. Я вспоминаю семинар, который посещал по службе, посвященный радикализации подростков в Великобритании. Дети на видео говорили именно так: изрыгали слова, вбитые в них исламскими экстремистами. Взращенные и выкормленные, а вскоре используемые как пушечное мясо.
А что мы на самом деле знаем о Бекке? Она пару десятков раз присматривала за Софией после отъезда Кати. Мать всегда забирала ее на пересечении с главной дорогой – ей не нравились ухабы на нашем проселке, – когда я возвращался с работы, Бекка запихивала в рюкзак учебники, и…
На самом деле мне двадцать три года.
Она обыграла нас с самого начала. Учебники, страх перед выпускными экзаменами, споры с матерью, на какой факультет университета поступать… Спектакль с целью заставить нас поверить, что она еще ребенок. Втереться к нам в доверие.
Катя сказала ей, что мы, наверное, ищем кого-нибудь, кто мог бы присматривать за Софией после школы.
Никто из нас не проверял, кто такая Бекка. Да и как мы могли? Катя контактов не оставила, и мы не смогли бы расспросить ее о Бекке, даже если бы захотели.
София стала реже дышать. Ее ноги, которыми она крепко обнимала Бекку за талию, теперь болтаются вдоль тела. София засыпает, убаюканная качанием Бекки и ее монотонным голосом.
– Нам необходимо действовать немедленно, чтобы предотвратить массовое уничтожение и вымирание.
Массовое уничтожение и вымирание? Я подавляю поднимающийся в груди страх. Бекка – ненормальная. Она на все способна. Еще полшага вперед.
– Хорошо, ладно…
Еще шажок, не сводя глаз с Бекки. Смотри мне в глаза, а не на ноги. Который час, господин Волк? Мой разум не может вывести необходимых связей, мысли похожи на камешки среди бурного ручья, и прыгать с одного на другой слишком далеко.
– А мы-то здесь при чем, Бекка? – Называй ее по имени, всегда по имени. Войди в контакт. Это
