– Есть вопросы, господа?
Фелл открыл было рот, но сдержался и только через несколько секунд проговорил:
– Недурно, Хедли. Гм-гм, просто поэтично. Буцефал внезапно превращается в Пегаса! Это была отличная речь! У меня, однако, всегда вызывают сомнения, очень большие сомнения, уголовные дела, где главным доказательством вины служит то, что преступник – левша. Как-то уж слишком просто... Один только вопрос. Если все было так, как вы говорите, то кто же та загадочная фигура, которую Гастингс видел на крыше? Помните, со следами позолоты на руках? Вы полагаете, что Гастингс все выдумал?
Хедли выронил трубку, как человек, внезапно о чем-то вспомнивший.
– Носовой платок! – вырвалось у него. – Черт возьми! Я ведь уже полдня таскаю его с собой!
– Что за носовой платок?
– Платок миссис Стеффинс. Разве я не говорил о нем? – Хедли вынул конверт и извлек из него смятый батистовый платочек. Весь он был испачкан краской, при одной мысли о которой Мелсона теперь начинало мутить. – Не надо так испуганно глядеть на него. Это всего лишь золотистая масляная краска, которой пользуются при росписи фарфора. С той, другой краской она не имеет ничего общего. Престон нашел его в комнате Стеффинс среди всякого хлама. Краска, однако, свежая и попала на платок этой ночью... Бесспорно, на крыше разгуливала наша милая миссис Стеффинс. Она вышла из своей комнаты и поднялась на крышу по потайной лестнице, ведущей туда из алькова Карвера, чтобы пошпионить за влюбленными, о встречах которых знали, кажется, в этом доме все без исключения. Вспомните, что, когда вы пришли, она была полностью одета. Помните также тот тюбик с краской, который был сплющен так, словно на него кто-то наступил? Почти так оно и было: выходя из комнаты и уже включив свет, миссис Стеффинс оперлась о стол и придавила тюбик рукой. Она поскорее вытерла руки платком и поспешила на крышу, чтобы, упаси бог, ничего не упустить из происходящей там безнравственной сцены. Тут-то она и наткнулась на Гастингса. При виде поблескивающей на руках странного видения краски тот совсем растерялся, бросился к дереву и, мягко говоря, несколько неудачно спустился с него. Стеффинс видела, как он упал, – иначе откуда она могла знать, что молодой человек находится в комнате Люси? Как вы помните, именно Стеффинс привлекла наше внимание к этой комнате. Затем она вернулась к себе, заметила, что испачкала руки, вымыла их. Платок она сунула в грязные вещи... Устраивает вас такое объяснение?
Фелл издал загадочный звук, который с равным успехом мог означать и полное согласие и неодобрение.
– Сейчас, однако, самое важное не это, – продолжал инспектор. – Я произнес свою обвинительную речь по делу Элеоноры Карвер. Сегодня утром вы свели все неясные места в нем к пяти вопросам, и я ответил на каждый из них. Ответил, несмотря на то, что вы не хотите верить собранным нами конкретным уликам: найденным у этой девушки украденным вещам, второй стрелке и окровавленной перчатке. Я не только представил улики, но и увязал их с мотивами, возможностями и темпераментом обвиняемой; дал единственно возможное объяснение всем имеющимся в нашем распоряжении фактам. Поэтому я смею утверждать, что сомнений в вине Элеоноры Карвер не может быть. Вы сказали, Фелл, что вам не по вкусу мои аргументы, но у вас нет ни единого факта, опровергающего их. Уважаемые судьи и присяжные, я изложил точку зрения обвинения, – с широкой улыбкой проговорил Хедли. – Попытайтесь теперь, если сможете, ее опровергнуть.
Завершив свою речь насмешливым жестом, Хедли сел на место. Фелл же, накинув на себя плащ на манер адвокатской тоги, поднялся, чтобы выступить в роли защитника.
18. Доктор Фелл выступает в роли защитника
– Ваша честь, – начал доктор, почтительно склоняя голову перед игрушечной кошкой на каминной полке, – господа присяжные!
Громко откашлявшись, он плотнее запахнулся в плащ и повернулся в сторону кровати. Черный плащ и растрепанная седеющая шевелюра делали его и в самом деле похожим на приготовившегося к решительной схватке с прокурором адвоката.
– Ваша честь, господа присяжные, – снова начал он, поправив пенсне, – беспристрастному слушателю могло бы показаться, что все непредвиденные совпадения, все случайности играют на руку моему уважаемому другу и прямо-таки на тарелочке преподносят необходимые для его версии факты и улики; мне же случай решительно отказывается подыгрывать. Должен, однако, сказать, что подобное везение должно было бы обеспокоить нашего друга. Едва он начинает искать хоть одну наводящую на след преступника улику, как находит их сразу полдюжины. Не успевает раскрыть рот, чтобы высказать свою версию, как находятся свидетели, подтверждающие ее. Мне это очень не нравится. Я не верю, что настоящий преступник мог оставить такой очевидный след, так много губительных для него улик. С вашего разрешения я намерен рассматривать это дело как уголовное преступление, а не как игру в сыщиков и разбойников. Отсюда и будут вытекать те следствия, которые я собираюсь положить в основу своей речи.
– Слушайте! Слушайте! – подбадривающе воскликнул Хедли.
– И если, – невозмутимо продолжал Фелл, – мой уважаемый друг на минутку заткнется, то я попробую изложить свою точку зрения. Для начала скажу, что мне хорошо известны основные правила разведения кур...
– Ну-ну-ну! – вскочил с места Хедли. – На мой счет можете говорить все, что вам взбредет в голову, но против того, чтобы устраивать из дела комедию, я протестую. Прежде всего, у нас нет времени для шуток, и, к тому же, дело, в котором речь идет о человеческой жизни, плохой повод для смеха. Если у вас есть что сказать, говорите, но не стройте из себя клоуна!
Фелл снял пенсне и, оставив позу выступающего в суде адвоката, очень тихо проговорил:
– Неужели вы не понимаете? Неужели не видите, что я никогда в жизни не говорил так серьезно? Я пытаюсь спасти эту девушку от ареста, если только не от чего-то гораздо худшего. Кроме того, я хочу спасти вашу профессиональную репутацию. Собираюсь изложить дело так, чтобы вы поняли, на какое безумие идете. Я не эксперт в вопросах юриспруденции, но, тем не менее, кое-что знаю об адвокатах и их методах. Я покажу вам, что сделал бы какой-нибудь Гордон-Бейтс или сэр Джордж Карнахан с вашей жалкой обвинительной речью. Быть может, я ошибаюсь, но, видит бог, говорю абсолютно серьезно.
– Ладно, продолжайте свою речь, – буркнул Хедли.
– Итак, мне хорошо известны правила разведения кур, – хрипловатым голосом снова начал Фелл, – сводящиеся к тому, что следует особенно опасаться двух ошибок, а именно: а) нельзя складывать все яйца в одну корзину и б) не стоит считать цыплят до того, как они вылупятся. Обвинение допустило обе ошибки, в особенности по двум пунктам обвинения, которые вы считаете взаимосвязанными и взаимозаменяемыми. Если эта женщина убила Ивена Мандерса, то она убила и Джорджа Эймса. Если эта женщина убила Джорджа Эймса, то она убила и Ивена Мандерса. Оба обвинения связаны между собой и основываются одно на другом. Следовательно, достаточно, чтобы возникли обоснованные сомнения хотя бы по одному из них, как тут же рассыплется и второе. Возьмем для примера перчатку с правой руки. Обвинение утверждает, что эта перчатка не могла быть на той руке убийцы, которая нанесла удар Эймсу. Кровь, хлынувшая из раны, покрыла бы всю перчатку, а не оставила одно лишь небольшое пятно – к тому же, в таком месте, где оно никак не моглр бы оказаться, если бы убийца держал оружие в этой руке. Пусть так! Однако отсюда наш друг делает вывод, что Элеонора Карвер убила Эймса левой рукой, а поскольку факты говорят, что женщина, совершившая убийство в "Гембридже", была левшой, то, значит, оба убийства совершены одним и тем же лицом.
– Вот это я и называю, – подчеркивая свои слова резким кивком, продолжал Фелл, – складывание всех яиц в одну корзинку. А вот это, – подойдя к тайнику, он вынул из коробки левую перчатку и швырнул ее на кровать, – не что иное, как попытка считать невылупившихся цыплят. По вашим словам, в момент убийства эта перчатка была на руке обвиняемой. Взгляните, господа, и вы увидите, что на ней нет ни капли крови. Но вы же сами утверждали, что кровь должна была хлынуть из раны. Таким образом, мы, пользуясь вашей же аргументацией, пришли к выводам: 1) Элеонора Карвер, в отличие от женщины из "Гембриджа", не левша; 2) на руках преступника не было в момент убийства Эймса ни одной из этих перчаток.
Хедли как зачарованный поднялся, взял с кровати перчатку и уставился на доктора...
– Существенно, – продолжал Фелл, – чтобы мы поняли, что обвинение должно быть последовательным. Сейчас дело зашло уже настолько далеко, что нельзя просто сказать: удар нанесен все-таки правой рукой. Вы ведь сами только что доказали, что это совершенно неправдоподобно. Ну, а я доказал, что удар не мог быть нанесен и левой рукой. Уж если кровавое пятно оказалось на той перчатке, которая была в нескольких футах от раны, то от обвинения можно, самое малое, требовать, чтобы оно показало нам хотя бы микроскопическое пятно на перчатке с руки, нанесшей удар. Однако обвинение неспособно на это. Следовательно, не Элеонора Карвер убила Эймса. Следовательно, не она была и той женщиной, которая убила Ивена Мандерса. Эта пара перчаток доказывает лишь, что возведенное обвинением здание рушится под своей же собственной тяжестью! – Фелл, показав жестом, что он еще не кончил, вытащил платок, вытер лоб и с довольным видом огдяделся вокруг.
