населения". Такой свидетель, как Морис Баррес, говорит о привязанности Лотарингии "к воспоминаниям о независимости, славной и не так давно прошедшей" в 1840-х годах. А в "Les Olivettes de Lorraine" поется о французах как о недружелюбных пришельцах.
Франция в местных песнях и речи - это не родина, а что-то другое, как в лимузенской солдатской песне "Soudart ve de la guerra", где у солдата есть девушка-француженка, которая описывается как таковая снова и снова - mia Francesa ... la tua Francesa - до последней строфы:
Adiou, adiou, mia Francesa, Que jamais pus nous reveiren.
Если дом находился на юге, то попасть во Францию можно было, двигаясь в направлении Луары и Сены. В 1930-е годы в окрестностях Марманда в Лот-и-Гаронне дорога на Виразейль (затем на север в Бержерак) все еще называлась "Сет-де-Франс"; подобные места можно встретить и в других регионах. Здесь интересны не конкретные названия, а глубоко укоренившееся чувство различия, которое их породило. Когда доминиканец Эммануил Лабат в 1706 г. проезжал через Марсель, его поразило то, что в Марселе проживает множество людей. Спустя 150 лет историк из этого города все еще говорил о "французе" и "французах" так, как будто они представляют собой отдельную (и не очень приятную) расу. То же самое было и в Тулоне, где истинные на-тивы редко смешивались с регниколями, "которых они еще не считают своими соотечественниками и которых они всегда обозначают как французов".
"Большая любовь к своим родичам..., большое презрение к иностранцам с севера", - сообщал офицер из Тараскона в 1859 году. "Старая ненависть еще не совсем умерла", - писал другой офицер из района Марселя в 1862 г.° А в 1875 г. штабс-капитан предупреждал об опасности армейского корпуса, сформированного исключительно из провансальцев, или слишком большого их количества в одном подразделении.
О непатриотических настроениях в этот период мы имеем мало информации не только потому, что в определенных кругах они воспринимались как нечто само собой разумеющееся и никак не проявлялись, а другие (например, учителя) предпочитали не замечать того, что вызывало их осуждение, но и потому, что подобные взгляды становились социально неприемлемыми, а их носители предпочитали их скрывать. Так, в Когне, недалеко от итальянской границы, великий местный святой, святой Бессе, имел право освобождать парней от военной службы, и к нему действительно обращались с этой целью на протяжении многих десятилетий. Но накануне Первой мировой войны, хотя люди все еще обращались к нему за помощью, приезжий фольклорист нашел немногих, кто был готов признать, что эта практика продолжалась, а некоторые категорически отрицали ее "*. Соответственно, источники должны быть обрывочными и впечатляющими, а аргументация - просто условной.
В XIX веке никто не проводил сколько-нибудь широкого исследования национального самосознания и патриотизма. А дискуссии на эту тему в первые годы ХХ века были сосредоточены на городских, в основном студенческих, группах. Да и более поздние, как представляется, не слишком основательны. Довольно скудные данные, которые мне удалось собрать, должны свидетельствовать о необходимости более систематического исследования. Однако и в нынешнем виде они свидетельствуют о неполной интеграции нации. Опять же, в центре, на юго-западе и на западе были заметные отторженцы. Считается, что у басков нет ни одной общей симпатии с остальной Франции. "Закрытые от внешних влияний, - сожалел Феликс Пеко в 1880 г., - они до сих пор почти не затронуты "освобождающим действием французского гения". На другом конце Пиренеев, где в 1844 г. французов называли собаками, "французская кровь все еще слегка привита к испанской". Во время кризиса 1907 года было совершенно ясно, что французское завоевание вспоминали многие жители наиболее пострадавших районов - Гарда, Эро, Ауда, а также Пиренеев-Ориенталей. Виноградари, вторя обвинениям беарнцев, сравнивали положение юга с положением эксплуатируемой Ирландии и осуждали "победивших варваров, которые обращались с ними как с рабами". Важна была не реальность, а противоборствующие мифы".
Даже там, где не сохранилось местных мифов, национальному мифу пришлось нелегко. La patrie, отмечал отец Ру в своем приходе в Коррезе, - "прекрасное слово... которое волнует всех, кроме крестьянина". В Велае, писал в 1884 г. один из романистов, "слово patrie ничего не означает и ничего не возбуждает. Оно существует не более в местной речи, чем в местных сердцах". Несколько лет спустя, когда генерал Жорж Буланже участвовал в выборах в Дюнкерке, его двуязычные плакаты гласили: "Vive la patrie. Leve het Vaterland!". Это вызвало разногласия между республиканскими противниками Бу-ланже и его фламандскими сторонниками-ирредентистами, которые вывесили плакат, смело заявляющий: "Фламандцы - вот кто мы, а не французы. У нас нет другого отечества, кроме Фландрии; Франция - не наше отечество, это насос, который высасывает наш пот уже более 300 лет".
Ожидаемо, дольше всех держалась Бретань. В 1870 г., когда Бретань, единственная из всех французских провинций, организовала массовое леве, известие об этой акции породило опасения о сепаратистских намерениях. Сам Леон Гамбетта перед кровопролитной битвой при Ле-Мане писал де Кератри, возглавлявшему бретонские войска: "Я прошу вас забыть, что вы бретонцы, и помнить только, что вы французы". Конечно, действовали и другие политические факторы, но Гамбетта, очевидно, считал, что этот момент стоит подчеркнуть. Как и автор важного доклада о бретонских департаментах, написанного десять лет спустя, который рассматривал этот вопрос в исторической перспективе: "Бретань, которая не была добровольно присоединена к Франции [снова используется термин "воссоединена"], которая никогда не принимала аннексию всей душой, которая все еще протестует", еще не была включена в состав нации: "Как можно скорее французизировать Бретань...; интегрировать западную Бретань с остальной Францией". Этого, по мнению автора, ректора Реннской академии Бодуэна, можно достичь только через школьное образование. Именно так полвека назад была завоевана Франш-Конте. И именно так Пруссия взялась за германизацию "нашей бедной Эльзас-Лотарингии", а там, по крайней мере, люди знали разговорный немецкий язык. Параллель с Эльзас-Лотарингией показательна. Но, несмотря на распространение школ, на которые уповал Бодуэн, в 1919 г. бретонская делегация обращается к президенту Вудро Вильсону с мольбой о "праве на национальное самоопределение".
Даже война 1870 г. не вызвала всеобщей патриотической реакции, несмотря на утверждения об обратном. Реакция на войны во Франции всегда варьировалась в зависимости от их влияния на местные дела - чем дальше, тем лучше - и от их успешности. В XIX веке в этом отношении не произошло больших изменений. Хорошая война вызывала энтузиазм до тех пор, пока она шла успешно, не требовала больших налогов и рекрутских наборов, давала повод для воодушевления и празднование. Так, Крымская
