Теперь она тоже его потеряла и наверняка думает, что все из-за этой новости. Ну что ж, не так уж она неправа. Впрочем, разве объяснишь кому, что дело в грибах, в запахе осенних листьев, в кромешной тишине леса и дымке от потрескивающих в печке полешек?
Он выходит на крыльцо, вдыхает полной грудью хмельной ноябрьский воздух. В руке старая, чудом не разваливающаяся корзина из потемневших прутьев, на дно он бросил кухонный нож с полуотколовшейся пластмассовой рукояткой и пластиковую фляжку с коньяком. Ну что ж, по грибы так по грибы. А вдруг повезет, как тогда, в детстве, набрести на грибной пояс, вновь увидеть это чудо природы. Может, даже подфартит найти то самое место, то самое дерево. Печка растоплена, к его возвращению дом согреется, станет уютней.
Лес как заколдованный.
Рос идет по устилающим землю разноцветным сырым листьям, иногда он разбегается и бьет, как в детстве, по какой-нибудь бледной поганке и сам себе говорит: “Гол!” Поганка, взрываясь в воздухе, разлеталась мелкими кусочками в разные стороны. Других грибов не было. А Рос вспоминает утренний лес, совсем утренний, еще полный ночной мглы, рыжий сумрак, и он с дядей Володей, соседом, и… кем-то еще (кем?)… они идут по лесу и хором очень слаженно поют: “Мы — красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ, о том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные мы смело в бой идем…”
Здорово они пели — вышагивалось бодрей, вообще весело. Он, еще сонный после непривычно раннего вставания, в легкой дремотной одури, слегка зяб, а песня очень даже согревала. На дне корзинки завернутые в целлофан бутерброды с маслом и сыром, самые вкусные бутерброды в мире, — они шли по грибы. И тот, кто шел с ними, был… ведь был, и это не сон, не фантазия, он тоже с ними, и потому это был самый лучший поход за грибами. Нет, ему это не приснилось, точно.
Рос останавливался, ставил пока еще пустую корзинку на землю, присаживался на пенек и делал большой глоток из пластиковой бутылки. Коньячок что надо. В голове все светлело и светлело, ноги становились все легче, тело все легче и легче, он почти не успевал за ногами. Какое у него отличное тело! Почти воздушное, почти невесомое, оно едва касалось земли, когда он бежал с мячом по полю, а теперь вот шагал по устилавшим землю, похрустывавшим листьям и веткам. Был он очень легким, удивительно легким, но грибов все равно не было, и того дерева тоже, а ведь был уверен, что непременно отыщет его.
А еще, еще… да, точно, они стреляли из охотничьего ружья, из самого настоящего. Дядя Володя был заядлым охотником и ружье взял с собой, на всякий случай, вдруг заяц прошмыгнет. Они поставили пустую консервную банку из-под тушенки, найденную тут же, возле давнего кострища, и выстрелили по ней несколько раз. И он тоже, правда, кто-то, кажется, дядя Володя, нет, тот, другой, крепко пахнувший табаком, держа вместе с ним ружье, сделал пару выстрелов, один точно в жестянку — с громким бряком та слетела с пенька, закувыркалась, забряцала по земле. Ай да он, ай да молодец!
Так, вспоминая, дошел до густо заросшего ельником сумрачного участка, до того самого, откуда уже рукой было подать. Он узнавал все хорошо: вот почти незаметная тропка, вот поваленная огромная сосна, на ее толстый замшелый ствол навалилась другая, такое впечатление, будто здесь ураган прошелся или упал метеорит, все разбросано, раскидано, завалено... С высоты две эти упавшие сосны, наверно, смотрелись как огромный крест.
Рос где перелезал, где перепрыгивал, а где приходилось низко наклоняться и буквально на четвереньках пробираться под завалами. Казалось, никогда это не кончится, однако ж — кончилось. Вдруг открылась прогалина, потом лужайка, а вот и… дерево, величественная, в три обхвата древняя сосна, чьи ветви образовывали своего рода шатер, сквозь завесу которого даже дождь проникал с трудом, — земля под ней была сухая, пружинистая.
Рос присел на торчащий неподалеку пенек, огляделся по сторонам, хлебнул из бутылочки и тихо позвал:
— Эй, дед, ты тут?
Собственный голос почудился чужим, незнакомым и каким-то жалким. И он, насмехаясь над собой, сказал:
— Избушка-избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом.
Невдалеке хрустнула ветка, потом раздался глуховатый голос:
— Чудишь, парень?
Рос вздрогнул, хотя чего-то в этом роде и ждал. Ага, значит, жив. В груди потеплело, и он радостно произнес:
— Здорово, дед! Вылезай, я тебе тут коньячка припас, французского, хороший коньячок.
— Я и без твоего коньячка каждодневно пьян. — Голос доносился будто из-под земли.
— Ну и чего, так и будем разговаривать? — Рос усмехнулся. — Давай вылазь, хоть посмотреть на тебя — столько времени не виделись.
— Чего на меня смотреть? Я для тебя и для всех уже давно тлен. Смотри вон на дерево, вот тебе и я. Не будешь грешить — тоже станешь деревом. Только праведники становятся после смерти деревьями.
— А если я не хочу быть деревом? — капризно сказал Рос.
— Ёрничаешь? Думаешь, никто твоих слов не слышит и не зачтет тебе? Смотри, а то камнем будешь. Или червем земляным, договоришься.
— Дед, так ты чего, не выйдешь, что ли?
— Незачем мне выходить. Хочешь меня узреть — сказал, смотри на дерево.
— А помнишь, дед, грибницу на нем? Высоко росла. Я еще на плечи твои карабкался, чтобы сорвать ее.
— Не знаю, на чьи ты там плечи карабкался, а грибницы здесь такие на деревьях нередко встречаются. Богатый лес всегда был, только теперь посуровел, не фартит так, как раньше. Поганок много, мухоморов, а хорошие грибы поискать надо. Побегать за ними.
— Ты ж сам рассказывал, что мухоморы тоже есть можно. Вот ты когда из окружения выходил, ел мухоморы?
— Ну ел. И другие ели. Голодно было, а лес хоть чем, да прокормит.
— Еще небось и кайф ловили.
— Это вам сейчас лишь бы от чего кайф словить, а нам бы просто выжить.
— Ладно, дед, чего мы с тобой все пререкаемся? Не хочешь выходить — не надо. — Рос помахал бутылкой перед собой и демонстративно сделал глоток. Крякнул смачно. — Скажи лучше, как ты…
— Как-как… Осень, видишь. Совсем голо становится. Скоро снег выпадет.
— Это правда, — согласился Рос. — А как же конец света? Ты же сам говорил, что скоро конец света, что к нему надо готовиться.
— Не скоро, а уже сейчас. — Росу показалось, что дед хмыкнул. — Просто еще не всем видно. Думаешь, если ты быстро бегаешь, то сможешь убежать? Не сможешь, милок. И никто не сможет.
— Ну, дед, брось нудить! — недовольно пробурчал Рос. — Мне про тебя узнать хочется, а ты мне нотации читаешь. Я вот шел сюда и все про ту замечательную грибницу вспоминал, так и стоит перед глазами — бледно-рыжая, как огненный пояс.
— Грибница… — пробормотал дед. — Ты для чего сюда шел? Действительно по грибы, что ли? Ты шел, чтобы со мной погутарить, с деревом этим, вообще про себя подумать, про жизнь непутевую свою…
— Почему это непутевую? — Рос не скрывал раздражения. — У меня как раз все в ажуре: в высшей лиге играю, деньги хорошие платят, по телику показывают, интервью берут, фанаты на майках портреты мои носят, от девок отбоя нет… Книжку вот с приятелем-журналистом на пару скоро выпустим. Нет, дед, ты не прав. На полную катушку надо жить. Время сейчас другое, да и не спрячешься от жизни. Ты вот ее испугался и в землю зарылся. Понятно, окружение, лагерь и всякое прочее… Вышел бы да и жил как все люди. Никто бы тебя не тронул. Прошли те времена.
Дед молчал.
— Ты не молчи, скажи честно.
— Нормально мне. И времена здесь ни при чем.
— Ладно, — сказал Рос примирительно. — Твое право. Каждому, как говорится, свое. Только бы за домом присматривал.
— А я и присматриваю, напрасно укоряешь. Не я — давно бы развалился. Или на бревна бы растаскали. Ты-то небось нечастый гость.
Рос развел руками, потом сделал еще глоток.
— Эх, сейчас бы грибков, как тогда.
— Пожарить некому, — вздохнул дед.
— Да это я так, риторически, — сказал Рос. — Уж больно хороша была грибница.
— Славная, — согласился дед.
Рос смотрел на могучее дерево, как две капли похожее на то, из детства. Пристально смотрел, напрягал глаза, хотя и без того не страдал зрением. Чудилось, будто бы лицо видит — крупный нос загогулиной, запавшие глаза с нависшими надбровными дугами, чуть оттопыренные губы, широкий морщинистый лоб, борода лопатой… Как в детской книжке с рисунками. Леший, лесовик, кто еще?
