— А кого бы использовала Конни, Джейсон, если бы она захотела кого-то убить?
— Хороший вопрос, — кивает Джейсон, поднимаясь на ноги и готовясь записывать следующее видео. — За последние пару недель Ибрагим был не единственным ее загадочным посетителем. Приходила женщина лет сорока или чуть младше, навещала пару раз. Никто ее не знает, но у нее опасный вид. И это, заметьте, говорят заключенные.
— Имя неизвестно? — спрашивает Крис.
— Точно нет, — говорит Джейсон. — Она внезапно стала захаживать пару недель назад. Сразу после интересующего вас убийства, кажется?
Глава 46
Ибрагим думал, что понедельники в тюрьме могут ощущаться немного иначе, но они кажутся точно такими же, как любой другой день. Наверное, в этом и есть смысл тюрьмы.
И хотя он психиатр, обремененный профессиональным долгом, сегодня Ибрагиму кое-что нужно от Конни. Элизабет дала ему задание, и он предпримет все усилия, чтобы его выполнить.
Конни откидывается на спинку стула. На ней новые дорогие часы.
— Интересно, ты когда-нибудь слыхала о человеке по имени Лука Буттачи? — спрашивает Ибрагим.
Конни обдумывает вопрос, отламывая палочку «Кит-Ката» и макая ее в кофе с молоком.
— Ибрагим, тебе не кажется иногда, что ты не очень хороший психиатр?
— Объективно говоря, я считаю, что я квалифицированный специалист, — отвечает Ибрагим. — Бывают ли у меня сомнения в себе? Да. Верю ли я, что помог многим людям? Тоже да. Тебе я помог?
Конни приступает ко второй палочке. Она указывает ею на Ибрагима.
— Давай-ка я расскажу тебе историю.
— А я могу делать записи?
— Полиция увидит твои записи?
— Нет.
— Тогда валяй, — великодушно разрешает Конни и принимается за свой рассказ: — Сегодня в очереди на обед передо мной протиснулась девушка…
— О боже, — вырывается у Ибрагима.
— Вот именно «о боже». Наверное, она не знала, кто я такая. Молодые иногда не знают. Но, как бы то ни было, она расчищает перед собой дорогу локтями, так что я хлопаю ее по плечу и говорю: «Я дико извиняюсь, но, похоже, ты влезла на мое место».
— Это были твои точные слова?
— Не совсем, — отвечает Конни. — Короче, она поворачивается ко мне и говорит такая: «Прошу прощения, но я никогда не стою в очередях, так что если у вас возникли проблемы, то эти проблемы точно не мои» — опять же, это не совсем точные слова. А потом она меня толкнула.
— О боже, — вновь произносит Ибрагим. — А у нее есть имя, у этой молодой женщины?
Конни на мгновение задумывается.
— Стейси, кажется. Вроде так ее назвали санитары. Естественно, вокруг воцаряется тишина. Все смотрят на нас. Я вижу по ее глазам, как до нее постепенно доходит, что, возможно, она толкнула не того человека…
— Как она могла это понять?
— Один из надзирателей хотел вмешаться, но, когда я попросила его отойти, он просто кивнул и одними губами сказал ей: «Простите». Думаю, в этот момент на нее сошло озарение. Потом я замахиваюсь — и она падает на пол.
— Окей, — говорит Ибрагим. — И какой же вывод из этой истории? Что-то она мне не очень нравится.
— Суть в том, что произошло дальше, — поясняет Конни. — Я смотрю на нее, растянувшуюся на линолеуме, и уже засучиваю рукава, чтобы провести воспитательную беседу и как следует указать на ее ошибки, когда в моей голове вдруг раздается твой голос.
— Господи боже мой! — восклицает Ибрагим. — И что я говорил?
— Ты велел мне отсчитать от пяти. Чтобы понять, контролирую ли я ситуацию; почувствовать, в мире ли сама с собой. Кто в этой ситуации главный — я или мой гнев? Каков может быть рациональный образ действий?
— Ясно, — отвечает Ибрагим. — И какой ответ ты дала?
— Я не смогла представить, чего можно достичь, если встать коленями ей на грудь и продолжить избиение. Типа одного удара достаточно, чтобы донести свою точку зрения. Все, что сверх того, только потешило бы мое эго.
— А ты — это не твое эго, — кивает Ибрагим. — Или, по крайней мере, не только эго.
— В общем, девушка, — продолжает Конни, — надо отдать ей должное: чтобы влезть в очередь в тюрьме, требуется некоторое мужество, так что в принципе она мне понравилась. Я вижу по ее глазам, что урок усвоен, поэтому просто перешагиваю через нее, беру обед и продолжаю день как ни в чем не бывало. Я даже почувствовала гордость за себя и подумала: «Держу пари, Ибрагим будет гордиться мною».
— А что же девушка? — спрашивает Ибрагим. — Как она?
Конни пожимает плечами:
— Да кому это интересно? Короче, ты гордишься мной?
— В известной степени да, — отвечает Ибрагим. — В этом виден определенный прогресс, не так ли?
— Так и знала, что ты оценишь! — сияет Конни.
— Интересно, ты когда-нибудь пересмотришь концепцию первого удара?
— Она толкнула меня, Ибрагим.
Ибрагим кивает:
— Я помню. И без раздумий и колебаний твоей первой реакцией стало немедленное насилие.
— Спасибо за комплимент, — говорит Конни. — Все случилось довольно быстро. А теперь позволь спустить тебя с облаков и вернуть на землю, поскольку я думаю, что ты хочешь спросить меня о Луке Буттачи.
— Э-э… — говорит Ибрагим.
— Вот и я про что. Я как птица со сломанным крылом, которая платит тебе за исцеление; за то, чтобы ты увел меня с пути насилия и эгоизма, чтобы я обрела хоть какой-то смысл в своей жизни, проживаемой в хаосе… Кстати, это все твои прямые цитаты…
— Я знаю, — отвечает растроганный Ибрагим.
— Но на каждом сеансе ты затягиваешь меня обратно. Как бы ты могла убить кого-нибудь, Конни? Ты смогла бы украсть что-нибудь из камеры, Конни? А теперь ты спрашиваешь, знаю ли я одного из крупнейших торговцев героином на южном побережье.
— Это не совсем традиционная терапия, признаю, — говорит Ибрагим. — Извини.
Конни отмахивается:
— Меня это не беспокоит — зато тебя излечивает от чрезмерного ханжества. Просто я хочу, чтобы ты время от времени смотрелся в зеркало. Ты приходишь сюда, спрашиваешь уязвимую пациентку о негодяйском преступнике, и всё окей. Я рассказала тебе, как ударила кого-то всего один раз вместо тринадцати или четырнадцати, и, замечу как на духу, Ибрагим, ты не выглядел особо впечатленным.
— Согласен, у меня есть недостатки, — признаётся Ибрагим. — И если на меня не произвело должного впечатления, что ты так сильно ударила молодую женщину, что ей пришлось обращаться за медицинской помощью, то я приношу извинения.
— Спасибо, — отвечает Конни. — И да, я знаю Луку Буттачи. Знаю, кто он такой.
— А у тебя есть способ связаться с ним?
— Есть. А почему ты спрашиваешь?
Ибрагим поясняет:
— Мы хотим пригласить его на обед.
— Мне кажется, он ест только то, что убивает самолично, — замечает Конни.
— По воскресеньям у нас готовят мясные блюда, — сообщает Ибрагим. — Очень вкусные. Непременно заходи, если тебя когда-нибудь отпустят. И если ты пообещаешь не убивать Рона. Как думаешь, я бы мог получить телефонный номер Луки Буттачи?
— Напомни, о чем наша терапия? Ты же помнишь, что я тебе плачу?
— Терапия — это всегда танец, — отвечает Ибрагим. — Мы должны двигаться словно под музыку.
— Ты так увлечен своим делом, — восхищенно говорит Конни. — Повезло тебе, что ты мне нравишься. Я не могу дать тебе его номер, но могу передать сообщение. Здесь работает его шурин.
— В тюремной охране?
— Я понимаю, здесь все может казаться безупречно чистым, но…
Ибрагим опускает взгляд в свои записи. Пора менять тему.
— Элизабет просила узнать, не могла бы ты высказать свое мнение по поводу субботнего убийства?
Конни отламывает третью палочку «Кит-Ката». Это не в ее привычках — как правило, она съедает две палочки во время сеанса и забирает две с собой в камеру. Замечать такие вещи — работа Ибрагима.
— Кого убили? — спрашивает Конни.
— Доминика Холта, — отвечает Ибрагим. — Он один из тех людей, о которых ты нам рассказывала. Тебе нравится этот «Кит-Кат»?
