Тем временем Джордж преодолел скорбь, поднялся и зашагал обратно. На его лице было написано мрачное неудовлетворение.
— Теперь три мяча, мисс Джеймс, — сказал он, как будто с неохотой признавая серьёзное поражение, — вероятно, я должен быть более аккуратен.
— Совершенно верно, мистер Джордж, — согласилась Мэри, — пожалуйста, в следующий раз старайтесь рассчитывать силу удара.
Джордж подошёл к шезлонгу, на котором лежал раскрытый чемоданчик с мячами, и взял ещё один.
— Сколько мячей я ни потерял бы, — убеждённым тоном заявил он, — в любом случае, я играю намного лучше, чем этот непочтительный негодяй Картер!
Мэри сделала мысленную пометку: провести с Джорджем воспитательную беседу. Кажется, книга «Искусство дипломатии» не произвела на него большого впечатления.
— Очень грустно слышать это от вас, мистер Джордж, — произнесла Мэри, — я считала вас великодушным и неподвластным греху зависти юным джентльменом.
— Неужели вам почудилось, будто я завидую? — презрительно фыркнул Джордж. — Отнюдь нет! Я горд тем, чем обладаю, мисс Джеймс. И я ужасно не люблю, когда передо мной появляются разнообразные невоспитанные… выскочки!
Мэри вздохнула и покачала головой: упрямство Джорджа было необоримо. В этом он походил на отца — мистер Флэнаган, когда дети с гувернанткой нашли его, сидел в вельветовом кресле в общем салоне первого класса напротив ломберного стола. Напротив него, жадно рассматривая расклад, восседал его извечный враг и соперник, мистер Гарольд Беркли. У Беркли блестели глаза, как у коршуна, и чуть дрожащими руками он беспрерывно перебирал свои карты.
— Ещё, — бормотал он, — ещё секундочку, Флэнаган, я сейчас…
Миссис Флэнаган, восседавшая в кресле чуть поодаль, посматривала на мужа весьма неодобрительно. Впрочем, она была приучена повиноваться без вопросов, поэтому миссис Флэнаган не посмела сказать ни слова. Она старалась поддерживать беседу с дородной леди, чью шею обтягивала нитка жемчуга, но её застывший взгляд был лишён даже показательных искорок заинтересованности. Между рядами кресел с улыбкой бродил холёный молодой человек из обслуги с подкрученными короткими усиками, виртуозно разворачиваясь, он предлагал леди и джентльменам прохладительные напитки.
— Пожалуйте, — говорил он, — прошу, возьмите… пожалуйте…
Мистер Флэнаган коварно выложил несколько карт, и лицо мистера Беркли тоскливо пожелтело.
— Ваша взяла, — вздохнул он, и его губы дрогнули. — Ваша взяла…
Трагическим жестом скупца, у которого отбирают самое дорогое, мистер Беркли пододвинул к мистеру Флэнагану крепкую стопку ассигнаций, для надежности перевязанную вычурной бархатной ленточкой. Небо, видневшееся в большом витражном окне за спинкой кресла, выглядело лишь немногим бодрее мистера Беркли.
Мистер Флэнаган, напротив, лучился довольством.
— Замечательно, — сказал он, — с вами приятно иметь дело, Беркли!
Беркли кисло поджал губы. Он неуверенно опёрся о стол и попробовал подняться, но мистер Флэнаган уже искусно забросил наживку.
— Может быть, ещё партию? — спросил он с хитринкой в голосе.
Беркли дёрнулся. Со стороны он напоминал рыбу, которая пытается сорваться с крючка.
— Благодарю, Флэнаган, но…
— Ведь вы можете отыграться. Вы отличный игрок, — с дьявольским коварством искушал его мистер Флэнаган.
Беркли снова прошила судорога, и он неохотно, медленно стал разворачиваться. Развернувшись, он с преувеличенным достоинством вынул из нагрудного кармана носовой платок, поправил цветок в петлице и сложил руки на груди. Сейчас он был как никогда похож на мрачного паука, засевшего в своей сети.
— Если только одну партию, — наконец, неуверенно произнёс Беркли.
Мистер Флэнаган по-лисьи улыбнулся и придвинулся ближе. В другом углу помещения из-за ломберного стола поднялись четверо мужчин и, пересмеиваясь, направились в курительный салон.
— Беркли, Беркли, — укоризненно покачал мистер Флэнаган головой, — право, вы меня расстраиваете. Садитесь, давайте сыграем две партии. Что значит одна? Одна ничего не решает, а вы — прекрасный игрок, с которым мне всегда хотелось бы сразиться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Губы мистера Беркли слегка дрогнули, и он неловко распрямился, снимая скрещенные руки с груди. Плечи его всё ещё оставались настороженно приподнятыми.
— О, Флэнаган, для меня большая честь играть с вами, — сказал он, — и всё же я…
Мистер Флэнаган призывно постучал костяшками пальцев по столу. Рядом с ним лежали аккуратно перевязанные вычурной ленточкой деньги мистера Беркли.
По желтоватому измождённому лицу Беркли проскользнула тень мучительного разочарования. Он неловко потеребил цветок в петлице, вздохнул и сцепил руки перед собой (пальцы его дрожали быстрой и неровной мелкой дрожью).
— Что ж, — неровно выдохнул он, — выше моих сил отказать такому человеку, как вы.
Мистер Флэнаган улыбнулся и широким жестом обвёл помещение.
— Сдавайте, мистер Беркли! — возвестил он.
Мэри прикрыла ладонью глаза. Она искренне не хотела бы, чтобы дети видели, как их отец играет в карты и побеждает, изменяя правила, как и подобает человеку, считающему себя джентльменом. Тем не менее, остановить Шарлотту и Джорджа было уже не в ее власти. Оба с радостными возгласами понеслись навстречу отцу.
— Папа!
— Папа!
Миссис Флэнаган горестно посмотрела детям вслед и вздохнула. Ей уже не впервые доводилось сталкиваться с откровенным невниманием к себе. К сожалению, правильная и гордая дворянская дочь не слишком интересовала детей, даже влюблённого в своё джентльменство Джорджа. Куда ближе к ним обоим был безбашенный мистер Флэнаган, ведь он, невзирая на авантюристский склад характера, тоже был отменным джентльменом.
— Дети, как я рад вас видеть! — отложив карты, возрадовался мистер Флэнаган. Одной рукой он обнял Шарлотту, другой — Джорджа и привлек обоих к себе.
Мэри почтительно стояла поодаль и, как обычно, молчала. Встречаться взглядами с мистером Беркли ей сейчас хотелось менее всего на свете, а в том, что мистер Беркли глядит на неё с тяжёлым, суровым осуждением, не могло быть сомнений. Мэри потупилась и стала молиться про себя. Раньше, когда она ещё не работала гувернанткой, она знала множество молитв и часто читала их вместе с матерью, в одиночестве, про себя или вслух. Но теперь молитвы забылись, и на языке у неё вертелось лишь вездесущее «Отче наш» — его Мэри Джеймс и читала, пока мистер Беркли сверлил её оскорблённым и грустным взглядом и, очевидно, ожидал, что Мэри с ним поздоровается.
Когда в голове мистера Беркли оформилось понимание, что Мэри не собирается с ним заговаривать, он кашлянул и промолвил:
— И вам добрый день, мисс Джеймс.
Мэри украдкой покосилась на мистера Беркли. Сейчас на его лице причудливо слились желтизна и румянец. Его нос был оттенка застарелого лимона, в то время как уши и лоб заливала багровая краска. Мистер Беркли был так расстроен, что у него тряслись щёки и бегал взгляд.
— Добрый день, мистер Беркли, — послушно ответила Мэри и в выжидании замерла.
Прислуге, в том числе и гувернанткам, не полагалось даже рта раскрывать прежде, чем к ним обращались. И Мэри благодарила всё, что только могла, за это, поскольку мистер Беркли действительно был для неё неплохим работодателем, и ей было удобно ходить за его дочерью — но деньги решили всё.
Мэри никогда не сказала бы о себе, что не чужда греху алчности. Она с удовольствием назвала бы себя практичной, бережливой, хозяйственной — но не алчной, ни в коем случае. Она довольствовалась бы даже самой низкой оплатой, пока эта оплата позволяла еле-еле сводить концы с концами.
Но на Мэри висели тяжким грузом обязательства. Мэри должна была заботиться о Лиззи, а Лиззи требовалось многое. Чтобы воспитать ребёнка, нужно было приготовиться к большим расходам и большим нагрузкам — как физическим, так и моральным.
Вот почему Мэри ушла от мистера Беркли. Хотя она подробно и убедительно описала мистеру Беркли мотивы своего поступка, мистер Беркли, казалось, был обижен на неё. Мистер Беркли даже не подал конверт с её жалованьем ей в руки; он приказал это сделать дворецкому. Мэри нисколько на него не обиделась, как она себе говорила: мистер Беркли действительно выглядел ужасно расстроенным. Его капризная дочь не давала отцу покоя, и ни одна гувернантка не выживала с нею дольше, чем месяц; а это, безусловно, радовало мистера Флэнагана. Иногда Мэри казалось, что мистер Флэнаган переманил её к себе больше потому, что ему с какой-то детской злокозненностью хотелось досадить мистеру Беркли даже в ничтожнейших бытовых мелочах. Когда мистер Беркли проигрывал на бирже, проигрывал в карты, когда у него плакала и выкидывала чудные фокусы дочь, когда он сам выглядел подавленным и несчастным из-за того, что погода выдалась прескверная, даже когда он промахивался при игре в гольф или обнаруживал, что в стопке выстиранного белья не хватает носка из любимейшей пары — во всех этих случаях мистер Флэнаган, если он о них узнавал, чувствовал себя довольным. Впрочем, мистеру Флэнагану и не требовалось доносить о неудачах мистера Беркли: на его несчастья, впрочем, как и на его радости у мистера Флэнагана было сверхъестественное чутьё. Он даже мог предсказывать свои проигрыши или выигрыши на бирже, ориентируясь по душевному состоянию: так, если у него тоскливо посасывало под ложечкой, он предпочитал отложить принятие важных решений, поскольку в эту самую минуту в соседнем доме, безусловно, чертовски везло мистеру Беркли.
