— Не думаю, что буря — это то, о чём следует мечтать, мистер Джордж, — остановила его Мэри, — существует множество способов стать героем, не подвергая опасности ничьи жизни.
— Что же это за способы, мисс Джеймс? — с усмешкой поинтересовался Джордж, подбоченившись.
Мэри пожала плечами.
— Герои спасают людей в мирное время, например, таковы врачи, — сказала она, — или же героями можно назвать тех, кто совершает удивительные открытия, развивая науку, ведя всех нас к лучшему светлому будущему.
В глазах Джорджа отразилось искреннее презрение, он сложил руки на груди и фыркнул.
— Те занятия, которые вы перечисляете, мисс Джеймс, не подобают джентльмену, к сожалению.
— Значит, — сказала Мэри, — героем может быть не только джентльмен.
Джордж раздражённо стал отряхиваться, как будто на него вдруг уселось противнейшее насекомое.
— Это немыслимо, — сказал он, — у каждого есть своё место в мире, и стать героем может лишь тот, кто обладает благородством. А благородны только джентльмены и леди.
— Вы путаете разные виды благородства, — заметила Мэри.
Отойдя от салона, они спокойным шагом направились к крытому променаду. Это был длинный широкий коридор, тянущийся вдоль борта и застеклённый, чтобы гуляющих не мучили ветер и холод. Когда Мэри и дети спустились к променаду, по нему неспешно расхаживал только один человек. Приблизившись, Мэри сразу поняла, кто это — её давний знакомый, представившийся главным конструктором «Титаника», Томас Эндрюс. И Мэри бросило в жар, стоило ей понять, что именно Эндрюс держит в руках с беспечным изяществом — её аккуратно сложенную шаль.
— Разве у благородства бывают виды, мисс Джеймс? — вдруг поинтересовался Джордж. Если ему что-либо не терпелось узнать, он, как и его отец, мог быть чрезмерно, до неприличия, навязчив.
Мэри судорожно вздохнула.
— Д-да, — запнувшись, промолвила она, — это так. Благородство бывает внешнее — это ваши титулы, ваши знаки отличия, — но это всё лишь слова и знаки, которыми одаривают судьба и удача. Внутреннее благородство, мистер Джордж, — нечто истинное, что не измеряется в фунтах, что не передаётся по наследству, что невозможно поставить над внутренним благородством человека, повесив на одного и на другого ордена разных ступеней. И если внешнее благородство может быть недоступным человеку, спасающему жизни, сражающемуся с мраком и страхами нашей невежественной жизни без жалости к себе, то благородство внутреннее никто не в силах отнять у него, даже смерть. Внутреннее благородство живёт в уважении и любви к нам тех людей, которым мы в своё время оказали помощь. Внутреннее благородство не умирает вместе с человеком, оно живёт, пока жив хотя бы один из тех, кто помнит его достоинство и самоотверженность. Внешнее же стирается из памяти, когда из жизни стирается его обладатель. Титул и богатство передаются по наследству, валюта обесценивается, мода меняется, и тот, кого сто лет назад назвали бы денди и джентльменом, сегодня уже кажется странным. Что уж говорить о тех, кто жил за двести, за триста лет до нас, мистер Джордж! Всё, что подчиняется диктату внешнего, умирает и меняется порой прежде, чем умираем мы сами.
Джордж замедлил шаг. Через пару секунд он и вовсе остановился. Хмурое небо, висевшее над морем, вдруг выпустило нитку шафранных солнечных лучей. Джордж очертил кончиком ботинка светлый круг.
— То, о чём вы говорите, мисс Джеймс, — сказал он, — называется памятью.
— Возможно, — кивнула Мэри, — но память бывает и дурной, и доброй. И лишь от самого человека зависит, какой эта память будет. Разве не считаете вы, мистер Джордж, что именно благородство помогает запечатлеть ваш образ со всем возможным уважением и хранить его, даже если вас уже рядом нет?
Джордж повесил голову и закусил губу.
— Я не знаю, — сказал он, — я не люблю разбираться в таких вещах. Моя дорога прямая и ясная. Что вы ни говорили бы, мисс Джеймс, а я считаю себя джентльменом и не буду считать им своего дворецкого даже через двадцать и через сорок лет.
— Мир изменчив, мистер Джордж, — только и сказала Мэри. — Мир изменчив. И сейчас вы говорили о внешнем. Я же говорила о внутреннем благородстве.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Внутреннее, — Джордж резко взмахнул рукой, — должно прилагаться к внешнему, иначе как можно считать себя джентльменом! А вот простолюдину нужно постараться, чтобы доказать, что он чего-то стоит…
Мэри улыбнулась и отвела взгляд. Щёки Джорджа покрылись лихорадочным румянцем, его глаза безумно блестели, и говорил он бессвязно, спотыкаясь и теряя связи между словами.
— Возможно, мистер Джордж, в ваших словах и есть частица истины, — сказала она, — но я не могу сказать, что я полностью с вами согласна.
Джордж не стал спорить — это было для него удивительно. Он заложил руки за спину, наклонился вперёд и стремительно двинулся к концу променада. Шарлотта изумлённо посмотрела ему вслед. Хотя она часто затевала дома шуточные дискуссии и с радостью в них побеждала (поскольку все были научены мистером Флэнаганом поддаваться ей), пока Мэри и Джордж говорили, она не вставила ни словечка. Шарлотта взволнованно показала брату в спину:
— Куда это он, Мэри?
— Он скоро вернётся, — безмятежно ответила Мэри.
Поскольку Джордж был точнейшей копией мистера Флэнагана, стоило ожидать, что, едва его гнев утихнет, он придёт обратно и будет вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Шарлотта вздохнула и посетовала совсем взрослым тоном:
— Ах, вот всегда с ними так, с этими обидчивыми мальчиками!
И она немедленно помчалась догонять Джорджа, звонко постукивая толстыми каблучками по доскам. Мэри же собралась с силами, глубоко вдохнула, выдохнула, постаралась обуздать бешеный стук сердца и неторопливо, как будто бы прогуливаясь, отправилась навстречу мистеру Эндрюсу. Шарлотта пробежала мимо него, не поздоровавшись; вероятно, это несколько огорчило конструктора: он явно ждал от Шарлотты хотя бы словечка и поник, когда она даже не посмотрела в его сторону.
— Добрый день, мистер Эндрюс, — поздоровалась Мэри. Пока у неё хватало сил и самообладания, она предпочитала наступать и задавать все необходимые вопросы самостоятельно.
Но сердце у неё билось так отчаянно и так жалко, что ей было понятно: дольше минуты-двух она не выдержит.
— Добрый день, мисс Джеймс, — приветливо улыбнулся ей конструктор, — как прошёл ваш день?
— Как обычно, я ни на что не жалуюсь, — ответила Мэри, — а как же ваш день, мистер Эндрюс? Я не ожидала встретить вас… здесь.
— По правде говоря, — живо отозвался тот, — я не намеревался совершать долгие прогулки сегодня. В мои планы входило побеседовать с капитаном и заглянуть на нижние палубы, меня интересует состояние нескольких котельных… но прежде, чем заняться этим, я хотел бы вернуть вам одну вещь, которая, кажется, важна для вас, — и он протянул Мэри её аккуратно сложенную шаль.
Мэри с трудом сглотнула. В горле у неё как будто застряла огромная пробка.
«Неужели он отказался? Но почему? Ведь это… это же его собственные вещи?»
— А-а… — нелепо протянула Мэри, — б-благодарю, мистер Эндрюс. Но разве же…
— Мистеру Уайльду было приятно такое внимание, — словно невзначай обронил конструктор, — увы, нередки такие случаи, когда пассажиры после помощи им смотрят на членов экипажа так, словно они не заслуживают даже короткой благодарности. Бесспорно, жизнь и здоровье пассажиров в руках команды, но, как мне кажется, вы понимаете, что и небольшое выражение признательности греет душу.
У Мэри дрогнули руки, и она едва удержала шаль так, чтобы та не распахнулась. При ближайшем рассмотрении она легко могла заметить, что шаль, очевидно, развернули и позже сложили заново, плотным и компактным конвертом. Внутри же шали, между её складками, виднелся край бумаги. Мэри подцепила его двумя пальцами и тут же покосилась на мистера Эндрюса. Тот дипломатично смотрел в спины бегущим Джорджу и Шарлотте и, казалось, о чём-то размышлял.
— Я не знаю, как выразить свою благодарность вам, мистер Эндрюс, — сказала Мэри, — я… мне действительно стыдно, что по моей вине вам пришлось оторваться от своих дел…
