…Знаете, в те дни Ханне была свойственна своего рода спотыкливая неграциозность, она еще не приобрела осанки и выдержки, которые отличают ныне фрау Пауль Долль, первую леди Кат-Зет. И будем честны: нет в конечном счете ничего более тошнотворного, чем обожание девочек-подростков – присущая им ужасная манера открываться полностью, со всем их щенячьим жирком и жарким дыханием. Я просто-напросто ждал, когда она утомит дружищу Крюгера, что со временем и случилось (он начал то пропадать, то появляться снова). Но что произошло потом?
Вообразите, если желаете, общую гостиную пансиона: салфеточки, часы с кукушкой, жирную таксу, дремлющую (тихо пуская ветры) в углу. Все очень «уютненько», не правда ли? Мы с покинутой Ханной сидим за круглым столиком, мои тактичные соболезнования, мои petits cadeaux[70], мои – добрый дядюшка, да и только – поглаживания ее ручки und so weiter[71] понемногу приносят полезные плоды. Но тут звенит дверной звонок, и, яволь, дружище Крюгер просовывает свое рыло в дверь гостиной. Ему даже пальцами щелкать не приходится. Ханна торопится впереди него наверх, к очередному свиданию, сеансу стонов и содроганий. И так раз за разом, за разом, за разом.
О, но затем на помощь мне пришла сама судьба. Как-то ночью, после 1-го из его потных свиданий с этим в основе своей невинным ребенком, нашего марксистского льва изловили на Бергерштрассе худенькие пареньки из штурмового отряда (Команда 7). Досталось ему тогда на орехи так основательно, что соратники по КП и «Рабочему фонду» втихаря перевезли его в Берлин. Наши пути не пересекались 4½ года. И когда я в следующий раз увидел дружищу Крюгера, он лежал ничком на полу карцера в Дахау. Прекрасный случай получить полное удовольствие, нет? Я вошел с 2 товарищами внутрь и запер за собой дверь.
Было это в марте 1933-го, когда после пожара Рейхстага все пошло на лад. После пожара Рейхстага, видите ли, мы предприняли простой шаг – поставили всю оппозицию вне закона. Очистили автобан к автократии.
Кто поджег Рейхстаг?
Спившийся одинокий волк, голландский коммунист ван дер Люббе – с помощью спичек, хвороста и выданного ему добрым государством пропуска? Нет. Мы сами? Нет. Рейхстаг подожгла судьба, провидение.
В ночь на 27 февраля Рейхстаг подпалил Бог!
Ханна спросила:
– Кто этот жилистый мужчина, которого я каждый день вижу спускающимся по склону?
– Скорее всего, ты говоришь о Шмуле.
– В жизни не видела более печального лица. И он никогда не смотрит мне в глаза. Никогда.
– Да, ну что же, он возглавляет команду водопроводчиков. Ведает канализацией.
В целом оберштурмбаннфюрер СС Эйхман ребячливо педантичен во всем, что касается его ду-ду-ду и пуф-пуф-пуф; тем не менее случается, что транспорты накладываются один на другой (а это кошмар любого Коменданта). Осуществившийся сегодняшним ранним утром.
Руки у меня все еще подрагивают, а ведь я проглотил 3 «фанодорма».
Я настоял на использовании мегафона, но должен признать, что в этот раз дело быстро пошло… Однако я решительно не могу согласиться с тем, что стал хуже справляться с приемом эвакуантов. На самом деле это они стали лучше противиться приему. И легко понять почему (если подумать). Да, нам следовало предвидеть это, но век живи, век учись. Члены наших целевых общин сделали собственные выводы из очевидной и неопровержимой истины: Назад Никто Не Возвращается. Они сложили 2 и 2, и мы лишились «элемента внезапности»… Ладно, сформулирую это иначе: в вопросе о том, что ожидает этих «переселенцев» на восточные территории, мы уже не обладаем преимуществом, которое давала нам невероятность наших действий. Решающим активом их невообразимости.
Сегодня 1-й вариант приема провалился почти сразу – как только эвакуанты вылезли из скотских вагонов. Профессор Зюльц и его ребята даже к селекции приступить не успели; 800 мужчин, женщин и детей потоптались немного в жидкой грязи – и началось. Вопрошающее повизгивание, которое словно пыталось что-то найти, нащупать, рассмотреть, затем первый настоящий вопль, затем удар плетью, затем зуботычина, затем выстрел.
90 минут спустя удалось восстановить подобие порядка: 600 с чем-то уцелевших загнали – плетьми, дубинками и штыками – в фургоны Красного Креста и «скорой помощи». Я стоял на перроне, подбоченясь и прикидывая, сколько времени потребуется для очистки вот этого небольшого участка земли. Вдруг кто-то закричал, указывая вдаль дубинкой. И пожалуйста, по склону к нам поднимался с 4-часовым опережением графика пугающий призрак Состава особого назначения 319.
То, что за этим последовало, я забуду не скоро, хотя на самом деле Госпожа Удача улыбнулась нам, преторианцам. Поначалу я решил, что столкнулся с 1-м из тех случаев, когда предупредительное заключение переплетается еще с одной кампанией поддержки национальной гигиены, а именно с Т4, «Программой эвтаназии». 2-й состав привез простенький контингент «неизлечимых», в данном случае врожденных сумасшедших. Однако это были не дефективные германцы, это были дефективные евреи – партия психов из сумасшедших домов Утрехта. С помощью хорошеньких молодых медсестер эвакуанты тихо-спокойно зашагали по запасному пути, заваленному трупами, залитому кровью и заставленному дюжиной пирамид из промокших чемоданов и сумок. К обычным звуковым эффектам добавились всплески жуткого смеха.
Взгляд мой зацепился (и застрял на них) за 2 стариков – близнецов – в серебристых кудрях. Улыбки их выражали глубокое удовлетворение открывшейся им картиной – старики напоминали парочку много чего повидавших и даже преуспевших фермеров, гуляющих по праздничной деревне. Шедшая впереди них долговязая девочка-подросток в смирительной рубашке из зеленого брезента споткнулась об узел одежды и упала подбородком вперед, послышался тошнотворный треск. Она перевернулась на спину и засучила голыми белыми, как лапша, ногами. Все остальные с удовольствием разглядывали ее, а затем, когда надзирательница Грезе подошла к ней и, рванув за волосы, заставила встать, зааплодировали.
Ложась той ночью спать, я молился, чтобы мне не привиделись во сне голые близнецы, улыбающиеся в Коричневом домике.
…Знаете, если вы носите смирительную рубашку и падаете, то первым с землей встречается ваше лицо.
Видите ли, если вы носите смирительную рубашку и падаете и первым с землей встречается ваше лицо, встать вам уже не удастся – без посторонней помощи.
– Вам удалось просмотреть их?
– Да. Немного. Это не совсем по моей части, Пауль.
Неделю назад я, желая сделать наши ночные беседы более содержательными, ссудил Алисе 2 книги по этнобиологии. К сожалению, она не питает особой любви к печатному слову. Боюсь, ее дни в ГАЗ событиями не богаты (поскольку я, естественно, единственный, кто к ней заглядывает). Нет, дни эти не богаты настоящими событиями – только в 11.30 раздается скрежет металла, с которым в окошко-щель просовывают поднос с едой.
Прошлой ночью мы вспоминали о ранних днях ее и моего супружества – она мысленно перенеслась в Нойштрелиц, где встретила полного мужской силы сержанта Орбарта, я – в Розенхайм, где учил уму-разуму шалопайку Ханну, а после в Хебертсхаузен, что под Мюнхеном. Алиса пролила слезу или 2, говоря о своем безгрешном муже, а я поймал себя на элегическом тоне, таком, словно и моя супруга отошла в мир иной (возможно, при родах).
Это был поучительный час, и, уходя, я позволил себе с величайшей чинностью поцеловать Алису в чело – в мысок волос на нем.
– А, моя дорогая Сибил. Почему в слезах, красавица моя?
– Майнрад. У него вся шея распухла. Иди посмотри.
И каков же новый его кунштюк, последовавший за сапом? Мыт[72], вот какой.
А как развиваются события на Восточном фронте? Со всевозможной лояльностью, но и в тревоге я обращаюсь к моему радиоприемнику, однако из Берлина доносится лишь несколько озадачивающее меня молчание. Поначалу я думал: ну, отсутствие новостей уже хорошая новость, нет? Потом начал сомневаться.
Могу, однако, сказать вам, к кому здесь лучше всего обращаться за сведениями о нашем военном положении. Не к Мебиусу и не к Улю (оба устрашающе сдержанны). И не к Борису Эльцу. Эльц, естественно, отважен и, разумеется, полон благонадежного энтузиазма, но чрезмерно лукав и саркастичен. Если хотите знать мое мнение, слишком он умный, да только наполовину (я вам таких целую кучу назову).
Нет, человек, к которому следует обращаться, это, как ни удивительно, молодой Прюфер. Видит Бог, недостатков у Вольфрама Прюфера хоть отбавляй, тем не менее нацист он безупречный. Более того, его брат, Ирмфрид, служит в штабе Паулюса, нет? А почта, судя по всему (по крайней мере, сейчас, когда близится Рождество), – единственное, что добирается до Сталинграда и выбирается из него.
