Нет, человек, к которому следует обращаться, это, как ни удивительно, молодой Прюфер. Видит Бог, недостатков у Вольфрама Прюфера хоть отбавляй, тем не менее нацист он безупречный. Более того, его брат, Ирмфрид, служит в штабе Паулюса, нет? А почта, судя по всему (по крайней мере, сейчас, когда близится Рождество), – единственное, что добирается до Сталинграда и выбирается из него.
– О, мы победим, мой Комендант, – сказал он за вторым завтраком в Офицерском клубе. – Солдатам Германии наплевать на объективные условия.
– Да, но в чем они состоят, объективные условия?
– У врага численное превосходство. На бумаге. Но ведь любой солдат Германии стоит 5 русских. Наше оружие – фанатизм и воля. Русские не способны сравниться с нами в безжалостной жестокости.
– Вы уверены в этом, Прюфер? – спросил я. – Они сопротивляются с немалым упорством.
– Это не Франция или Нидерланды, штурмбаннфюрер. Не цивилизованные народы, обладающие сметкой и достоинством, которые вынуждают их склоняться перед превосходящей мощью. Русские – это татары и монголы. Они просто дерутся, пока их не перебьют. – Прюфер поскреб пальцем свой пробор. – По ночам они вылезают из сточных труб, зажав в зубах кинжалы.
– Азиаты. Животные. А нас все еще обременяет христианский образ мыслей. Но чем это может обернуться для 6-й армии, гауптштурмфюрер, и для операции «Блау»?
– При нашем-то энтузиазме? Победой, тут и сомневаться нечего. Просто достижение ее потребует большего времени, только и всего.
– Я слышал о тамошних неладах со снабжением. О том, что у армии многого не хватает.
– Это правда. У нее почти не осталось топлива. И продуктов. Солдаты едят лошадей.
– И, как мне говорили, кошек.
– Кошки уже закончились. Но это нехватка временная. Им нужно лишь снова отбить аэродром Гумрак[73]. А кроме того, лишения не могут остановить солдат Вермахта.
– Говорят, среди них распространились болезни. И не удивлюсь, если им не хватает и лекарств.
– 30 градусов ниже нуля, но у них много теплой одежды. Вот вши – беда настоящая. И вообще им приходится постоянно быть начеку. Ирмфрид как-то ночью проснулся оттого, что огромная мышь прогрызла его шерстяные носки и принялась за пальцы. Он не почувствовал боль сразу, потому что они отморожены. Да, и еще боеприпасы. Боеприпасов у них в обрез.
– Боже милостивый, как же они победят без боеприпасов?
– Для солдата Германии такие трудности ничего не значат.
– А как насчет опасности окружения?
– Ряды германских воинов несокрушимы. – Прюфер помолчал, явно ощущая некоторую неловкость, и прибавил: – Впрочем, на месте Жукова я бы ударил по румынам.
– Да ну, Жуков – мужик. Он слишком туп, чтобы додуматься до такого. Германскому командующему он и в подметки не годится. Скажите, как здоровье Паулюса?
– Вы о дизентерии? Он все еще прикован к постели, штурмбаннфюрер. Но послушайте, мой господин. Даже если бы нас окружили – формально, – Жуков не смог бы остановить Манштейна. Генерал-фельдмаршал Манштейн легко пробьется сквозь его войска. И 6 дивизий Манштейна изменят весь ход событий.
– Как вы сами сказали, э-э, Вольфрам, поражение невозможно биологически. Разве ораве крестьян и евреев по силам нас победить? Не смешите меня.
2 прибывших в 1 день, но совершенно независимо 1 от другого визитера из Берлина – дородный Хорст Склярц из Главного административно-хозяйственного управления[74] и бесполый Тристан Бенцлер из Главного управления имперской безопасности. Все те же старые песни.
У Склярца на уме только военная экономика, между тем как Бенцлера заботит лишь национальная безопасность. Иными словами, Склярц желает получить побольше рабов, а Бенцлер – побольше трупов.
Я на ½ склонялся к тому, чтобы запереть Склярца и Бенцлера в 1 комнате, и пусть они спорят там до посинения, но нет, они пришли и ушли по отдельности, а мне пришлось час и потом еще час сидеть и слушать, как орет на меня каждый из них.
Их мнения совпадали лишь по 1 теме. Оба, Склярц и Бенцлер, крайне неуважительно отозвались о качестве моей бухгалтерии и вообще работы с документами.
Вдобавок к этому сначала Бенцлер, а затем Склярц намекнули на 1 и то же – на возможность моего перевода во 2-степенную кельнскую Инспекцию концентрационных лагерей. Оба назвали это «повышением», несмотря на понижение в ранге и утрату какой-либо реальной власти (не говоря уж о резком уменьшении жалованья). А что еще важнее, в Кельне находится Штаб командования милитаризированной зоны и его вечно бомбят.
…Ну ладно, они наконец удалились. 1, пожалуй что, верно: канцелярскую сторону моей работы следует привести в больший порядок. Мой рабочий стол в ГАЗ, как отметили Склярц и Бенцлер, выглядит просто позорно. 1 копна бумаг на другой. И куда я засунул чертову иголку?
Уменьшение жалованья, а? Как удачно, что я сумел кое-что отложить – «на черный день», если угодно, – пока лагерь находился в моих руках!
– Поторопись, Пауль.
Вот и Декабрьский концерт подоспел!
В тот вечер я малость замешкался, был раздражен, разволнован, а все из-за Ханны, с вашего разрешения, которая надела туфли с высочайшими из ее высоких каблуков, да еще на голове башню соорудила, и когда мы 2 встретились в вестибюле (нас ждал служебный автомобиль), мне стало казаться, что ростом я в ½ нее. Сколько раз я ей говорил: германская женщина должна быть естественной, ходить на высоких каблуках ей не к лицу.
– Иду!
В итоге я метнулся в кабинет, поискал «ходули». Нет? Кожаные клинья, которые я иногда засовываю в сапоги, чтобы прибавить себе несколько сантиметров? Но найти их не смог, пришлось разодрать старый номер «Черного корпуса»[75], 16 раз сложить 4 страницы, потом еще 4 и использовать их. Германской женщине ходить на высоких каблуках не к лицу. Высокие каблуки годятся для потаскушек, семенящих по улицам Парижа и Нью-Йорка, так же как годятся их шелковые чулки, их атласные пояса с резинками, их…
– Пауль!
– Да, да.
Когда мы появились в театре Фюрстенграбе и поспешили, в аккурат перед тем как погас свет, к нашим местам в центре 1-го ряда, по залу прокатился рокоток завистливого восхищения, и меня, признаюсь, согрела прекрасная гордость, пусть и с примесью горечи. Каждый, уверен, отнес опоздание Коменданта на счет импровизированной «схватки» в супружеской спальне. Увы. Откуда им знать о прискорбной неполноценности фрау Долль на сей счет? Я грустно взглянул на прекрасное лицо Ханны – широкий рот, сильная челюсть, превосходные зубы, – но тут стало темно.
…Очень скоро я задумался, смогу ли я когда-либо посещать массовые собрания, не обращаясь в жертву моего разума, который принимается выкидывать всякие фортели. На прошлый случай, когда я понемногу погружался в размышления о материально-техническом обеспечении, которое потребуется, чтобы перетравить газом весь зал, нынешний не походил. Нет. На сей раз я мигом вообразил, что сидящие за моей спиной люди мертвы – мертвы и совсем недавно выкопаны из земли для жертвоприношения на погребальном костре. И каким же сладостным оказался запах Арийцев! Если отдать их дыму и пламени, горящие кости (я был совершенно уверен в этом) не расстанутся со своим свежим ароматом!
А затем, знаете ли, в пылу моего «транса» (концерт уже шел к концу – балет и так далее) мне представилось, что о сделанном мной открытии совершенно необходимо уведомить Избавителя. «Даже переходя из нашего мира в вечность, дети Тевтонов не гниют и не смердят». Мы пошли бы с ним вместе, он и я, чтобы вверить эту новую истину суду истории, и сама Клио улыбнулась бы и воспела нашу отвагу и справедливость нашего дела… Но тут, к моему огорчению, все закончилось и темнота бежала, вспугнутая истинным ливнем одобрительных выкриков.
Я повернулся, лучась улыбкой, к жене. Та выглядела теперь полной уродиной: откляченный, подрагивающий подбородок, налитые кровью глаза, пузырек слизи в левой ноздре, который тут же и лопнул.
– Ах, – сказал я.
…К туалетам тянулись длинные очереди, а когда я вышел в фойе, моя жена стояла в небольшой группе людей – Зидиги и Зюльцы, Фриц Мебиус, Ангелюс Томсен и Дрого Уль. Неподалеку от них сидел, закрыв ладонями лицо, отвратительно пьяный, ясное дело, Борис Эльц, а сияющая Ильза Грезе похлопывала его по плечу.
– Хореография Сен-Леона, – просвещал Зидига Мебиус. – Музыка Делиба. – Он повернулся и взглянул на меня с высоты своего весьма немалого роста. – А вот и Комендант. Я так понимаю, вы уже слышали, Пауль. Потому и вид у вас немного растерянный.
Последнее – несомненная правда. В уборной я обнаружил, что 2 газетных «клина» в моих сапогах промокли от пота. Возможно, вследствие этого во рту у меня пересохло до нестерпимости, и я, сложив ладони чашей, 2 раза наполнил ее теплой, желтоватой водой из ржавого крана, которую и выпил. А после нелегкой пары минут из меня забили струи рвоты, каковые я искусно направил в цинковый желоб мочеприемника. Пока я занимался этим, в уборную вошли и вышли из нее 5–6 офицеров СС.
