Хуана. Брось, Кристо, не соглашайся. Ты и со стихами приведешь их, куда надо.
Колумб. Да что ты, Хуана, мне и в голову не приходит. Вот ведь что придумали: бросить стихи. Бросьте-ка вы жечь людей! Можете?
Секретарь. Бунт! Наконец-то и бунт, ваше преподобие!
Инквизитор. Ты бунтовщик, Колон, явный бунтовщик. Ибо не является ли бунтом прямой и недвусмысленный отказ выполнить повеление их королевских величеств?
Чернобородый. Нет, без поживы они не уйдут. Вот ловцы, не чета рыбакам.
Колумб (сдаваясь). Погодите. Я согласен, на все согласен.
Инквизитор. В последний раз тебе удается спасти голову. Но ее величество вряд ли согласится доверить столь важное дело человеку, запятнавшему себя сожительством вне уз брака с девицей сомнительной репутации. А в то же время больше доверить дело некому. Так что выход один…
Колумб (собрав всю решимость). Ну, тут королева мне не указ. Сама-то она…
Чернобородый. Тс-с! Нашел, о чем грустить. Станешь адмиралом, загребешь золота – такие ли у тебя будут! Да я тебе хоть завтра приведу, каких ты и в глаза не видал!
Погонщик. А все же, что ни говори, девчонка она славная.
Инквизитор. Я не расслышал твоего согласия. Колон?
Колумб (мрачно). Ладно, снявши голову, по волосам не плачут.
Хуана. Кристо, послушай, это не шутки больше…
Инквизитор. Если ты, девка, страшишься одиночества, я велю отдать тебя солдатам.
Чернобородый. Беги, красотка, поживее да подальше!
Колумб. Ничего, Хуана, все образуется. Открою им новые земли и вернусь.
Хуана. Я буду ждать тебя, Кристо! (Убегает.)
Инквизитор. Вот видишь, Колон, как хорошо для тебя все обернулось. А ведь ты не любил и боялся нас, не так ли? Мы же оказались самыми лучшими твоими друзьями: все тут были готовы покинуть тебя – кроме нас.
Погонщик. Недаром говорится: защити меня, господи, от друзей…
Инквизитор. Ты много болтаешь, погонщик. И другие тоже. А слышали вы и того больше. Вряд ли вам так просто будет уйти отсюда. Разболтаете, и кто-нибудь – от чего упаси, господи, – нас опередит. А если надежды наши не оправдаются, заговорят о крушении высочайших намерений, что, безусловно, повредит престижу Испании – особенно среди ее врагов, ибо мнение друзей для нас не столь важно. Придется вам обождать в тюрьме, пока вернется экспедиция, и тогда…
Погонщик. А мои ослы?
Инквизитор. О них ты не соскучишься, их везде немало.
Чернобородый. Ваше преподобие, я опытный моряк и могу пригодиться в плавании. Со мной пойдут на риск настоящие просмоленные черти!
Монах. И без капеллана им никак не обойтись, ваше преподобие.
Инквизитор. Быть посему. А ты, однако, неблагодарен, Колон: мы так много для тебя сделали.
Колумб (без энтузиазма). Покорнейше благодарен.
Инквизитор. В таком случае – подать стаканы! И – да здравствует адмирал!
Все. Да здравствует адмирал!
Картина вторая
Часть палубы каравеллы по направлению от грот-мачты к корме; слева высокая надстройка адмиральской каюты, справа – люк, ведущий в трюм. В глубине сцены, за фальшбортом, простор океана. Чернобородый вглядывается в горизонт. Справа показывается монах.
Монах. Надеетесь увидеть новые земли, сеньор судоводитель? Сомневаюсь, чтобы это стало возможно так скоро. Мы еще столь недалеко от Испании, что здесь можно встретить корабли, но никак не безвестные острова.
Чернобородый. Как знать, может быть, именно корабли я и разыскиваю.
Монах. По поручению адмирала?
Чернобородый. Адмирал то ли марает бумагу, то ли тоскует. А что еще ему делать на судне? В жизни не встречал человека, менее способного усвоить морское дело.
Монах. Но адмиральский убор, надо признаться, ему к лицу.
Чернобородый. Я знаю людей, кому он пошел бы куда больше.
Монах. Понимаю. Что поделать, лишь он может привести нас к новым землям.
Чернобородый. Послушайте, святой отец, вы и в самом деле верите, что такие земли существуют?
Монах. Мудрость господня не имеет пределов. Быть может, он и в самом деле создал нечто подобное. Ведь если океан, как мы видим, простирается бесконечно далеко, то на том его краю должно же быть нечто, уравновешивающее наш мир; иначе земля давно опрокинулась бы.
Чернобородый. Словно корабль, загруженный с одного борта, понимаю. Но только неужели господь, чья мудрость не имеет пределов, не мог уравновесить землю по-другому?
Монах. Высказывание ваше не лишено смысла. Но к чему оно?
Чернобородый. Не знаю, как вас, а меня никто не заставит поверить в то, что такие земли существуют. Я бывал во всех портах мира и нигде не слышал ни слова об этом. А уж никто не болтлив более, чем наш брат-моряк.
Монах. Серьезное доказательство.
Чернобородый. А ежели так, то куда мы плывем?
Монах. За золотом, сын мой, за золотом. Уж лучше плыть куда глаза глядят, чем вернуться в наше любезное отечество и не привезти обещанного. А поскольку господу, очевидно, угодно, чтобы мы ничего не привезли…
Чернобородый. Как знать!
Монах. Не вы ли говорили только что, что не верите в существование земель, открывать которые мы направились?
Чернобородый. Словно бы только там можно найти золото!
Монах. Гм…
Чернобородый. На кораблях подчас перевозят всякие интересные вещи. Уж я-то знаю. Я ведь вправду был капитаном. Но нечистый смутил…
Монах. Значит, нечистый заставляет вас так усердно глядеть вдаль?
Чернобородый. А чего другого ради стал бы я пялить глаза?
Монах. Ну, предположим даже, вы там что-то увидите.
Чернобородый. Не что-то, а корабль.
Монах. Пусть корабль. Не надеетесь же вы, что купцы охотно отдадут то, что вам понравится?
Чернобородый. А это уж зависит от умения. Ваши собратья, преподобный отец, умеют получить у человека признание даже в том, чего он не совершал; наше ремесло легче: мы берем лишь то, что существует в действительности. Конечно, ваше мастерство выше…
Монах. И почтеннее.
Чернобородый. Да – если исходить из того, что ваш патрон висел в середине. Но наших-то было двое!
Монах. Это сильно смахивает на богохульство.
Чернобородый. Но, когда вокруг вода, мне не страшен костер.
Монах. А веревка?
Чернобородый. Вопрос уместный, и очень даже. Но ведь наше искусство заключается не только в том, чтобы получить желаемое. Оно, как и ваше, состоит из многих частей. Нужно, например, сделать так, чтобы тот, кого вы облегчили, не проболтался.
Монах. И как же вы добиваетесь молчания этого… щедрого даятеля?
Чернобородый. Вы здорово его назвали, мне бы такого не придумать. Как добиваемся? Вот так, как вы сказали: веревкой. Нет, мы их не вешаем. Мы вешаем на них – что-нибудь потяжелее.
Монах. Ладанки бывают подчас очень увесисты.
Чернобородый. Вот-вот, ладанку. Такую, чтобы он не всплыл.
Монах. Что же, это вполне в духе нашего учения: даря человеку освященный предмет, вы доказываете, что простили ему зло: как-никак, он ввел вас во грех, заставив обойтись с ним круто. Это зачтется и вам, и ему на небесах.
Чернобородый. Он прибудет туда незамедлительно. Итак, благословляете, святой отец?
Монах. Замысел достоин внимания. Но вот адмирал…
Чернобородый. Адмирал пускай думает, что мы плывем себе потихоньку вперед в поисках стран, которые ему померещились по пьяной лавочке. А мы станем дрейфовать здесь да поджидать…
Монах. Даятелей, сын мой, даятелей. Но не сопровождается ли дарение в той форме, какую мы имеем в виду, некоторым шумом?
Чернобородый. Вижу, вам не надо объяснять, что к чему.
Монах (скромно). Я смиренный сын церкви. Итак, чем мы объясним подобный шум адмиралу?
Чернобородый. А это уж по вашей части. Мне вас учить, как надувать людей, что ли?
Монах. Вы грешите, сын мой. Хотя это относится в основном к форме вашего высказывания.
Чернобородый. Оно насквозь правильно, клянусь собственной шеей.
Монах. Правильное высказывание, друг мой, также является грехом, если не совпадает с догматами нашей святой веры.
Чернобородый. Вот тут уже согрешили вы! Значит, догматы нашей веры могут быть неправильными?
Монах. Нет, это вы неправильно поняли, сын мой. Догматы всегда верны. Но если мы, поступая согласно догматам, приходим к нежелательному результату, а результат этот, раз он налицо, является, без сомнения, своего рода истиной, то мы не виним в неудаче догматы, ибо они святы; мы виним того, кто их в данном случае применял, ибо, поскольку он не добился успеха, то, следовательно, истолковал и применил догматы неправильно. Превратное же истолкование догматов веры является грехом. Вы поняли?
