Тем не менее, она еще месяца три не могла решиться поднять эту тему, и в результате подняла случайно и совсем не так как собиралась, совсем, совсем не так.
Миша поссорился с Аркашей: тот, видите ли, посмел заявить, что Лэнг Лэнг лучше Кисина.
– Вэнг Вэнг вучше Кисина, нет, ты можешь себе такое п-представить? – возмущался Миша.
Он быстро нашел второй концерт Рахманинова. Знаменитый китаец, сверкая улыбкой и очками, долго жал руку дирижеру, потом долго настраивался, закрыв глаза («Пижжон», прошипел Миша) и, наконец, сделал вдохновенное лицо и извлек первый аккорд.
– Ты свышишь? – по мере нарастания звука Миша все сильнее морщился. – Это же… он же… у него же звук, как у п-пустой кастрюли!
Звук был, действительно, резковат. Он с отвращением выключил запись.
– Черт его занес к китайцу! И это только п-первый семестр!
– Корейцу, – поправила Лиля.
– Хрен редьки не сваще!
Он вскочил и забегал по комнате:
– Он мог п-поступить в Джулиард! Я отправил его в Кливвэнд к Бабаяну! П-почему он Трифонова взял, а его не взял?
«Значит, не настолько хорош», грустно подумала она.
– Я скажу ему! – продолжал он.
– Кому, Бабаяну?
– В том-то и дево, что я не знаю Бабаяна! Аркашке! Скажу, п-пусть любой ценой добивается п-перевода.
Она похолодела:
– Ты что, с ума сошел? А если тот не возьмет?
– Тогда нечего там сидеть!
Тут она и сделала эту ошибку, возможно оттого, что вот уже три месяца лицо свекрови стояло у нее перед глазами.
– Ты помешанный со своей русской фортепианной школой! – закричала она, вскочив. – Ты угробишь его, как угробил свою мать!
Он резко остановился:
– Что ты знаешь о моей матери?
Ей бы замолчать, но восемнадцать лет секретов неудержимо полились наружу.
– Я-то все знаю, – кричала она, – а вот ты что знаешь? Ты знаешь, что она почти ослепла и еле ходит?
– П-погоди, – сказал он растерянно, – откуда ты…
– Оттуда, – перебила она, испытывая мстительное наслаждение. – Я была у нее! И все годы посылала деньги и фотографии! Она тебя растила…
– Она не растива меня! – взревел он, и она испуганно замолчала. – Меня Гомевьский растив! А она растива своих баритонов!
От ярости он вообще перестал выговаривать «л».
– Она трахавась с ними в двух метрах от моего дивана! А п-посведний п-п-пытався трахнуть меня! И я убежав к Гомевьскому! Насовсем!
Лиля с самого начала слушала его в ужасе, но при этих словах бросилась, обхватила руками и зашептала: «Ну все, все, все, солнышко, все, извини, я не знала, ну все уже, все», но он вырвался и ушел, хлопнув дверью, и проходил где-то до полуночи.
Все время, пока его не было, она сидела, не зажигая света, в том же кресле, пытаясь совместить рассказанное со слепой старухой, которой она обещала посодействовать. Сколько ему было? Лиля вспомнила сказанное ей двадцать лет назад в курилке: «Говорят, в молодости она увлекалась баритонами» – наверно, и Мишин отец какой-нибудь провинциальный баритон. В молодости можно наделать глупостей, это точно. Она, Лиля, вроде не наделала – но ей просто повезло. А свекрови не повезло.
Свекровь, наверно, выгнала баритона в тот же день. Наверно, бегала к Гомельскому, умоляла Мишу вернуться. Бедный Миша, полвека прожить с таким грузом. Бедная свекровь.
Замок щелкнул, она вскочила и выбежала в прихожую.
– Пить хочу, – буркнул Миша, проходя мимо нее в кухню.
Она пошла за ним. Он вытащил из холодильника кувшин с компотом, налил в стакан.
– Будешь? – сказал он.
Она покачала головой. Он выпил залпом полстакана и сел.
– Ослепва? – спросил он, не глядя на Лилю.
– Да, Мишенька.
Он допил компот и поставил стакан в раковину.
– Вадно, – сказал он, – завтра позвоню.
Он пошел, было, из кухни, но в дверях задержался и буркнул:
– Спасибо.
Он действительно позвонил на следующий день – сначала Аркаше, а потом матери. Лилю поразило, что он знал номер наизусть, со всеми международными и городскими кодами, все пятнадцать цифр. Видимо, он набирал его за эти годы не раз и не два, но в последний момент сбрасывал звонок. Она ушла из комнаты, чтобы не мешать, но он говорил недолго, буквально несколько слов. Ну, дальше будет лучше, рассудила она.
Дальше стало не лучше, а хуже, и в совершенно неожиданном направлении: он вдруг потерял ко всему интерес. Лиля, занятая подготовкой к отчетному концерту, не сразу заметила – только когда сообразила, что вот уже несколько недель в доме полная тишина.
– Ты себя плохо чувствуешь? – спросила она.
Он снял наушники, оттуда доносился Моцарт – это тоже было странно, он редко слушал Моцарта.
– Что?
– Я говорю, ты заболел?
– Нет, почему?
– Не занимаешься. И не бегаешь, я только сейчас сообразила!
Он пожал плечами:
– Не хочется.
И снова надел наушники. В последующие недели ему «не захотелось» поехать в выходные на океан, повести ее в Mother’s day в ресторан и пойти на ежегодно устраиваемое колледжем Memorial Day Barbeque. Лиля нервничала все больше, но молчала до тех пор, пока он не начал туманно намекать на приближающуюся пенсию.
– Какая пенсия? – удивилась она, – тебе шестьдесят два года!
– Ранняя.
Она перепугалась окончательно.
– Ты что-то от меня скрываешь? Ты болен?
– Я прекрасно себя чувствую, – терпеливо сказал он, – мне предвожили раннюю пенсию, и я согвасился. Доработаю учебный год и все.
Она смотрела на него в ужасе:
– Ты с ума сошел, да? Нам еще пять лет дом выплачивать! И за Аркашу платить!
– На опвату дома хватит, – сказал он, – я посчитал. А Аркаша будет хорошо учиться и повучит стипендию.
– То есть, если не Бабаян, то тебе плевать! И как ты мог не посоветоваться?
Он ответил не сразу, некоторое время сидел молча, делая ртом какие-то рыбьи движения, а потом сказал:
– Лилик, я больше не могу.
Он никогда не называл ее Лилик – Лилька, Бевоснежка, Принчипесса, в последние годы Хозяюшка, но никогда Лилик. Так ее называл папа. Впервые за все эти годы ей пришло в голову, что папа всего на четыре года старше Миши. И вот уже шесть лет на пенсии.
Как раз с матерью он теперь говорил часто и охотно, а Лиля злилась: надо же, какая внезапная любовь – и что он там обещает, они так же поедут к ней, как поехали в Лондон. И главное, она все это организовала – и она же и расплачивается! Он всегда был сдержанным человеком, но в нем чувствовался скрытый огонь, который прорывался наружу в музыке – и в постели. Теперь не было ни того ни другого. Она погнала его к врачу – но врач сказал, все в порядке, нормальные возрастные изменения. И на том спасибо.
Денег не хватало, старые запасы таяли. Аркаше действительно дали стипендию – но жилье, питание, транспорт! А если ураган, болезнь, мало ли что?
Лиля пошла к Питеру просить больше часов. Тот удивился, зная ее разборчивость, но пожал плечами и стал направлять к ней новых учеников – но каких! Капризных, ленивых – и тупых, тупых, тупых! Если с линеечки на междулинеечку, втолковывала она, то следующая нота, а с линеечки на линеечку – через одну. Понятно? Да. Через неделю все сначала.
В конце концов она плюнула и стала писать им ноты буквами. Американцев, поняла она, совершенно не колышет, каким образом их чадо выучило песенку, лишь бы в конце года оно, нарядное и снимаемое дорогущей камерой, село за рояль и пару раз тренькнуло по клавишам – бедная Мари, бедный, бедный Миша!
Но когда она, отупевшая, приходила домой, где он сидел в халате и слушал концерты Моцарта, жалость испарялась.
– Хоть бы посуду помыл! – кричала она.
Он тут же поднимался и покладисто шел мыть посуду, а она уходила в спальню, наплевав на ужин и сердясь на себя, потому что не могла же она сказать ему, что дело вовсе не в посуде, а в Моцарте. Его концерты слишком безмятежны, за них можно ухватиться, как за воздушный шарик, и улететь от счетов, налоговых деклараций и починки машин, уплыть, оставив ее одну поддерживать огонь. Миша приходил, потягивался, целовал ее в щечку и мирно засыпал, а она лежала без сна и кипела: она не подряжалась жить со стариком! Ну, может и подряжалась – но не так же скоро!
Она уже стала подумывать, не купить ли себе маленькую квартирку, а он пусть слушает Моцарта где хочет – но тут он медленно, очень медленно стал приходить в себя.
Однажды Лиля учила с частницей – она брала теперь и частников – «Неаполитанскую песенку». Первую часть девочка играла довольно бойко, а во второй начинала буксовать, теряла темп, и Лиля не знала, как ей помочь. Идущий из спальни в кухню Миша на секунду затормозил и сказал:
– Здесь нужна другая аппликатура.
Он сделал пальцами веерообразное движение. Боясь дышать, Лиля прикрыла рукой руку ученицы, и та остановилась.
– Покажи, – потребовала Лиля.
