— Но ведь никто не делает глиняных пещер, — выложил старец последний козырь.
— А мы будем. Понятно?!
Мне важно было убедить их. Ведь передо мной сидели, недоверчиво тряся головами, хранители традиций. И мои доводы пока не пробивали той горстки собачьего кала, которую они называли своими мозгами.
— Кто же станет этим заниматься, великий вождь?
— Все! Охотники, воины, бабы, рыбаки. Вы станете. Я, конечно же. Приступим сегодня, времени терять нечего. Мастера! Возьмите гнилых шкур, приладьте к каждой из них по две жерди. Будем носить глину в этих сооружениях. Старший воин!
— Я здесь, великий вождь!
— Собирай своих балбесов, пусть роют большую яму. Слышишь: большую! А я пойду организую баб собирать сухую траву.
Старики смотрели на меня растерянно.
— Ни слова больше о предках! — предупредил я.
* * *
Племя просто обязано было взбунтоваться. Я ожидал этого, валяясь в своей пещере. Мало кто безоговорочно принимает изменения в привычном укладе жизни. Они делали так столетиями. А может и тысячелетиями, кто их знает.
Стоянку сотрясали крики, переходящие иногда в мощный рёв. Понятно, что старейшины обрабатывают личный состав. Ну что ж, будем сражаться. Я готов.
Крики прекратились, и вскоре из-за загородки послышался голос Старшего Воина:
— Великий вождь!
— А?
— Люди хотят с тобой говорить.
— Что? Какие ещё люди?
— Из нашего племени.
— А разве в нашем племени есть люди? Скоты, животные, выродки, судя по тем крикам, что я слышал. Ладно, иду.
Старший Воин мялся и отводил глаза в сторону. Я прошёл мимо него.
Работать, понятное дело никто и не начинал, лишь наметили контуры ямы. Народ стоял у пещеры. Все мрачные, хмурые. Я подошёл к старейшинам и заговорил:
— Товарищи дикари! Кроманьонцы! Я предлагаю вам начать новую жизнь. Вы все видели человека, который беседовал сегодня со мной в моей пещере?
Кто-то завопил: «Да!», кто-то — «Нет!». Я взмахнул рукой, установив тишину, и продолжал:
— Он общается с добрыми духами. И они научили его строить глиняную пещеру, крепкую и тёплую. А он рассказал мне, как это делать. И я намерен отменить в этом году переход в Зимние Пещеры. Останемся здесь. Другие уйдут, а мы будем охотиться и ловить рыбу, ведь около Зимних Пещер добычи очень мало. А когда зима кончится, и остальные племена захотят вернуться, мы ещё подумаем, стоит ли их пускать. Дело для нас новое, и я хочу знать ваше мнение по этому поводу. Проведём голосование. Пусть те, кто за моё предложение, стоят, где стояли, а кому оно не нравится, прошу подойти ко мне, чтобы я мог лупить их палкой, не сходя с места.
Народ молчал. Люди переглядывались, пожимали плечами, подпихивали друг друга. Ко мне не подошёл никто.
— Я так понимаю, что вопрос с повестки дня снят.
— Великий вождь, — пролепетал Старейшина. — Но не развалится ли глиняная пещера от сильного ветра или дождя?
— Дорогие мои старики, коптильню мы построили именно из глины. И что, развалилась она? Приступаем к работе! Мужчины носят глину, женщины — воду и сухую траву. Если увижу, что кто-то ленится, пусть не обижается потом!
— Кто такие женщины? — спросил Старший Воин.
— Я предлагаю называть так наших баб. Возражений нет? За работу!
Народ начал расходиться, а я повернулся к старейшинам. Они стояли, будто оплёванные.
— Великий вождь, — заговорил младший из стариков, — ты нас побьёшь?
— Да ну, скажете тоже! За что? Просто вы думали, что народ хочет уйти. А народ не хочет. Ну ошиблись вы, с кем не бывает.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал потрясённый Старейшина. — Вот ведь люди! До твоего прихода все орали, что надо уходить. Чуть ли не прямо сейчас. А теперь — вон как.
— Не бери дурного в голову. Идите плести корзины. Да, к вечеру три из них обмажьте глиной, как я говорил.
Старейшины побрели продолжать свою работу, а я отправился осуществлять общее руководство. Быстрее всего наносили сухой травы, порубав её после этого кремниевыми ножами. Затем появились носилки. Поначалу у мастеров ничего не получалось, но, увидев, как я ношусь по стоянке и раздаю пинки, старики блеснули смекалкой, после чего народ попёр за глиной.
С ямой дела обстояли труднее, но тот, кто пытался рыть землю заострённой палкой и руками, поймёт моих воинов.
Несмотря на все мои старания, в тот день к производству кирпичей так и не приступили. Наносили травы и глины, почти закончили яму. Корзинщики принесли мне показать мой заказ. Я оценил проделанную работу и объявил об окончании рабочего дня. Народ побрёл к пещере и костру.
Я одолжил у мастеров каменное сверло, вынул из своего запасника горсть разноцветных ракушек, добытых для меня студентом, насверлил в них дырок и нанизал на нитку, сплетённую из волос. Ожерелье получилось простенькое, без затей, но я и не говорил, что производство сувениров — мой конёк.
Вечерело. Мои соплеменники ужинали у большого костра. Я отправился к ним, пристроился к воинам, взял мясца, нарезал его, посолил, нанизал на прут и пристроил над огнём.
Народ косился на меня без подобострастия.
Отужинав, я нашёл свою девку и повёл её к себе.
— Ой, великий вождь, а мне говорили, что ты меня уже забыл! — щебетала она, шагая за мной. — Знаешь, а быть вымытой, оказывается, приятно. Такая лёгкость чувствуется! Я приду к тебе ещё помыться, ладно? Все ба…, то есть женщины в племени спрашивали, что у меня с волосами. А я им не сказала! Великий вождь, давай теперь помоем тебя.
— В этом нет необходимости, я уже сполоснулся.
Девка была счастлива и довольна. А когда я, приведя её к себе, вручил ей ожерелье, она вообще перенеслась на седьмое небо. Затаив дыхание, моя гостья разглядывала его при свете лучины, торчавшей в трещине на стене. Я не мешал ей.
— У тебя тут хорошо, — призналась она, повесив подарок на шею и перебирая пальцами ракушки.
— Заболтались мы с тобой, — ответил я и задул огонь.
* * *
Утро предъявило свои права, осветив солнечными лучами мою пещеру. Я разлепил глаза и сладко потянулся. Моя гостья ушла, не разбудив меня. Я сполз с постели, умылся. Зубы чувствовали себя неуютно без привычной чистки, да и побриться бы не мешало.
Со двора слышался возбуждённый гвалт. Я оделся, обмотал ступни кусками шкур и подался к людям.
Посреди стоянки, на земле, накидали раскалённых углей, и в этом же месте расхаживала девушка. Руки её были стянуты за спиной, голова обмотана шкурой. Три воина прыгали вокруг пленницы, тыкая ей в бока тупыми концами копий, если она вдруг останавливалась.
Всё племя созерцало этой действо, пребывая в полном восторге от увиденного. Отовсюду слышались хохот, свист, крики одобрения.
— Видал, что она выделывает, великий вождь?! — радостно взвизгнул Старший Воин, когда я подошёл. — Ни разу ещё не наступила на горячее, хоть и не видит ничего!
В этот момент девушка поставила ногу на носок между двумя красными углями, подёрнутыми серой золой.
— Вот это да, — отозвался я. — Действительно, просто цирк.
Соплеменники пропустили меня к месту забавы. Там я заехал в ухо первому воину из взбадривавших пленницу оружием, отобрал у него, упавшего, копьё и переломал его о спину второго. Третий успел убежать.
Девушка остановилась, вертясь по сторонам. Я подошёл к ней, сдёрнул с головы шкуру и размотал руки.
Она была не просто некрасивой, а отвратительно уродливой. Неандерталка. Глянув на притихшую, будто перед грозой, толпу, пленница сказала:
— Зачем вы меня мучаете? Убейте сразу.
— Никто тебя не убьёт, — ответил я.
Вперёд вышел старейшина, покашлял, обратив на себя внимание, и заговорил:
— Великий вождь, эта баба — из поганого племени. Она должна умереть. Да ведь ты и сам это знаешь.
— Кому она должна?
— Ты не путай нас, великий вождь. Мы все знаем, что ты владеешь словами, будто оружием. Но закон есть закон. А он гласит: людей из поганого племени надо убивать. Будь то мужчина, баба, старик или ребёнок.
Все вышеперечисленные категории из нашего племени мрачно молчали, поедая меня глазами. Мои воины смотрели в землю. Понятно, народ и армия едины. Рассчитывать придётся только на себя.
— Что ж, против закона я не пойду. Разве можно? А заодно проверим воинов, — бодро сказал я. — Кстати, просветите меня: за что мы убиваем людей из поганого племени?
— Они водятся со злыми духами, а также насылают на нас мор и болезни, — пояснил Старейшина.
— Это неправда! — вмешалась неандерталка, но на неё даже никто не шикнул.
— За такие паскудные штуки — никакой пощады! — распорядился я. — А ну пошли со мной.
Я попёр прямо на своих соплеменников, и те расступились передо мной. Пленница брела следом.
Лес начинался метров за двести от стоянки, а перед ним росли отдельные деревья и кусты.
