Но слева от группы высаженных на крутом склоне пальм, рядом с бассейнами из горячих источников, бивших прямо из самого сердца горы, ещё теплилась жизнь. Живописно разбросанные среди цветущих кустарников и лимонов строения, впрочем, назывались: не «У источников», а «Под пальмами», ибо источников тут хватало — не отличишь.
Двое туристов — мужчина и женщина вышли из ворот отеля, спустились к шоссе и двинулись вниз. Лёгкий мостик уходил вправо в гущу лимонных садов. Они завернули, и скоро их стало уже не видно с проезжей дороги.
Вулкан там и здесь курился белым дымком, но небо оставалось не по-ноябрьски синим. Пар поднимался прямо вверх, так что казалось, будто это рыбаки жгут костерки, чтоб жарить макрель или есть мидии, запивая их белым вином.
— Хороший ресторанчик — «Лючия», — сказала женщина, — и недалеко. Мы можем всю неделю хоть каждый День там обедать. Я только удивляюсь, почему они здесь на Искии по-немецки так плохо говорят. В конце концов, по сравнению с Турцией, с какой-нибудь Анталией, где все работники сервиса.
— Да не только сервиса, — поддержал муж.
— Верно. В любом прибрежном магазинчике, кофейне с тобой могут объясниться. Но Италия живёт туризмом куда дольше Турции! Кстати, портье или ювелиры в Анталии говорят лучше меня.
— Не скромничай! — улыбнулся он. — Слушай Рита, ты мне хотела что-то о болгарине рассказать.
— Да, это я вчера. Помнишь, ты спать пошёл, а я сидела на террасе. Море было спокойное такое, луна, дорожка на воде светилась… И вдруг! Слышу снизу с воды сперва гитару, а следом кто-то запел, да как! Изумительный голос!
— Так. Ты уж не спустилась ли к морю?
— Спустилась — не спустилась. Но я эту мелодию лет с шестнадцати знаю. И вот сама даже не замечаю — сижу, подпеваю ему и плачу.
— Что-что?
— Ну да! Слёзы катятся.
— И кто же там пел?
— Потом. Не спеши!
Резкий вой серены хлестнул их по барабанным перепонкам, и две машины карабинеров одна за другой пронеслись мимо, обдавая прохожих песком и мелкими камушками.
— Куда это они?
— Да бог их знает, Франц.
— Где мы остановились? Ты утром, сказала, что наш Марио…
— Нет-нет! Марио, он в бассейне. Это как раз Мария. Помнишь, официантка? Девчоночка лет так двадцати. Стриженая?
— Эта самая. Она-то, кстати, отлично говорит. И понятно. Она студентка. Учится в Вене. А здесь на лето только. Так у нас же ноябрь.
— У неё снова каникулы. Подожди, давай я тебе по порядку. История длинная.
— То-то она с тобой вечно болтает — после обеда не дождёшься!
— Ты будешь слушать?
Аппетитная блондинка, вся в ямочках и перевязочках, словно пухлый младенец, звонко хлопнула своего высокого спортивного мужа по отсутствующему животу:
— Вот смотрю я на тебя: лопаешь ты — любо дорого. И свиные отбивные, и спагетти. Пиво пьёшь!
— Умеренно, умеренно!
— А я и не спорю. Но! Полнею-то я!
— Ты не отвлекайся.
— Ну, словом, Мария наша. Она сюда к родным приезжает. Тут у неё дядя, тётя, сестра двоюродная и т. д. Вот она и работает: когда в отеле, а когда в ресторане помогает.
— Постой, так значит эти из «Лючии»?
— Это они и есть. А дочка их — кузина Марии, Анджела, работает в местной больнице в Forlo медсестрой. И вот эта-то дочка однажды вечером после дежурства привезла на своём Смарте странного болгарина домой и оставила его жить в мансарде!
— Так, подожди. Ничего не понимаю.
— Как это ты не понимаешь? Гитара и кот, греческий паспорт, помнишь? Молчит и поёт, поёт и молчит! Наши соседи миланцы читали газету, их мальчик нам тогда статью перевёл. Он ещё с тобой то по-английски, то по-немецки?
— Ах да, — пробормотал Франц Линде. И лёгкая тень напряжения едва заметно прошла по его загорелому лицу.
Линде ездили сюда уже третий год подряд. Это случилось дня через три после их появления. Франц привёз жену на лечение, побыл недолго и уехал в Мюнхен на работу. Теперь он снова вернулся к Рите. А тогда местная пёстрая газетка, где было больше фотографий, чем текста, захлёбываясь, сообщила, что на берегу в лодке со сломанным мотором рыбаки подобрали парня. По-итальянски парень не говорил. Впрочем, парень, это не точно.
Мужчина был по виду лет сорока пяти и, что странно, без вещей совершенно. Но документы оказались при нём — греческий паспорт в полном порядке. Рядом на облезлой гитаре восседал тощий серый в яблоках бархатный кот.
Рыбаки, вызвавшие, само-собой, «скорую» и полицию, рассказали, что «находка» был словно в трансе. На вопросы, в том числе, на греческом, не отвечал, но, святая Мария, вдруг время от времени запевал густым басом, и тогда кот, до сих пор невозмутимый и сонный, начинал выть как на мартовской крыше, а потом вообще вспрыгнул хозяину на плечо!
Новостей в это время на Искии было мало. Бедные газетчики, как голодные чайки радостно накинулись на «приплывца». Они сообщали каждый день что-нибудь о нём, не забывая кота, о лодке, оказавшейся, впрочем, вполне исправным катером, приписанным на Капри, и о двух-трёх найденных всё же при нём мелочах, кроме упомянутой гитары. Но «найдёнец» молчал. С фотографии глядело заросшее светлой бородой лицо, обрамлённое вьющимися пепельными волосами. Тёмно-серые глаза выделялись на обветренной коже. Имя его Andrey Siniza греческим не казалось, но кто знает, кто знает?
Да, осень. В том то и дело. И потому Frankfurter Allgemeine тоже не поленилась. Какие там в не слишком уже солнечной Италии романтические песни? На каком языке? На болгарском? Нет, Анджей — это, верно, поляк. А что, собственно, пишут нам с Крита, откуда паспорт? Что всё-таки было у него с собой? Так, трубка из вишнёвого корня с чашечкой чёрного янтаря. Старая немецкая трубка. Еще старая табакерка…
Вы подумайте, кто теперь слово такое помнит: «табакерка»? Или кисет? Нет, всё-таки табакерка для нюхательного табаку! Именно табаку, а не табака, что носили некогда даже дамы, украшали своими вензелями. Дарили в знак расположения владетельные особы, и в знак любви и приязни — возлюбленные своим любимым.
На табакерку и трубку никто не польстился. Журналист — практикант, раскопавший эту историю, долго думал, чем ещё порадовать читателей:
Кот с гитарой — вовсе не плохо, но мало. Трубка и табакерка? Старые, но простые. Нет, я, конечно, не специалист, но… стой! Вот разве что…
В уголке табакерки он заметил маленькое клеймо — две буквы «G» одна в другой, вписанные в медный овал.
— Извини, Рита, задумался. Мне кое-что вспомнилось, я подумал… Но чувствую, тут любовная история. Да
