Маша. Когда помру.
Маня. Так. (Пауза.) Значит, опять не сейчас?
Маша. Нет.
Маня. Вот ведь до чего упрямая корова! Дай!
Маша. Не дам.
Маня. Так вот ты всегда во всем! Гордая очень! Так и проупрямишься всю жизнь. Сережка-то, очкарик, какие хороводы вокруг тебя выплясывал сегодня. Употелся парень. Любит, видно. А ты ни разу с ним не поплясала. Не нравится?
Маша. Нет.
Маня. Совсем-совсем?
Маша. Ну, так…
Маня. А почему?
Маша. Не знаю.
Маня. А я знаю!
Маша. Почему?
Маня. Дашь шаркунок, скажу!
Маша. Ну, и не говори!
Маня. Ну, ладно, так скажу! Это потому, что он не убежал с парнями. Да? Все-все рванули, он один остался. Да? Ты его за это и не любишь. Правда?
Маша. Не знаю я.
Маня. Не любишь, я же вижу хорошо. А он симпотный. В комсомол вступил уже. Я его, наверное, люблю…
Маша. Если «наверное», то не любишь. Любят не наверно, а наверняка.
Маня. Я, может быть, наверняка? Откуда ты знаешь?
Маша. Не любишь.
Маня. Это почему это?
Маша. Потому что «может быть». Не настоящее это у тебя. Просто, потому что надо и хочется. А настоящего дождаться надо…
Маня. Гадина ты, Маша! Я с тобой, как с человеком, а ты со мной, как свинья!
Маша. Не обижайся ты, сама же начала…
Маня. Гнида!
Маша. Маруся, не ругайся…
Маня. Гнида и есть.
Маша. Маруся…
Маня. Я тогда тебе за это сейчас такое расскажу! Будешь знать! (Пауза.) Не дождешься ты своего настоящего! Умер давно твой настоящий! Всё!
Маша. Пашка?
Маня. Вошка! Конечно, Пашка, кто еще? Не жди ты его. Не доехали они до фронта, все сгорели. Савич рассказала. Разбомбили товарняк прямо на станции, а в нем снаряды были. Вот они и сгорели. Все!
Маша. И Паша?
Маня. И Паша! Все…
Маша опускает руки к полу, медленно сползает со стула, ложится на пол. Маня пробует что-то сказать, подойти к ней, но не решается и уходит. Пауза.
Сцена 5
Свет фокусируется на авансцене. Из чернильного мрака появляется Лариса Мондрус в сияющем белом платье, склоняется над Машей, гладит по волосам, присаживается рядом.
Маша. Паша сгорел!
Лариса. Я знаю.
Маша. Почему?
Лариса. Война.
Маша. А почему война?
Лариса. Такое время в мире.
Маша. А почему Паша?
Лариса. Гадина Гитлер так захотел.
Маша. Забоялся, что Пашка его убьет?
Лариса. Не в этом дело, Маша. Иногда мир очень запутывается и люди воюют.
Маша. Чтобы распутать мир?
Лариса. Да, чтоб исправить мир войной. Вычищают они его, уничтожают слишком расплодившихся гадин и снова живут в ясном мире.
Маша. Так Паша Гитлера и не убил… Жалко… Не успел он стать героем…
Лариса. Успел. Он совершил свой подвиг.
Маша. Как так? Когда?
Лариса. Он уже был героем, когда решился защитить тебя и родину… и свет…
Маша. Но его же нет уже на свете?
Лариса. Нет.
Маша. А кого мне ждать?
Лариса (поет).
Для того, кто расстаетсяТолько память остается.Только груз прощальных слов.Только до вагона сто шагов.На прощанье дай мне руку.Посмотри в глаза опять.Эти сто шагов в разлукуСердцем я должна пересчитать.
Сто шагов.Как длинны они.Сто шагов.Как трудны они.Сто шагов.Как до края землиПередо мною пролегли.Сто шаговК расставанию.Сто шаговК ожиданию.Сто шаговКак начало пути.Чтобы до новой встречи дойти.
Сто шаговК расставанию.Сто шаговК ожиданию.Сто шаговКак начало пути.Чтобы до новой встречи дойти.Чтобы до новой встречи дойти.Чтобы до новой встречи дойти.5
Лариса и Маша уходят.
Сцена 6
Кухня в квартире Марии Александровны. На столе стоит раскрытый чемоданчик проигрывателя «Юность-301» и лежит несколько виниловых пластинок. За столом сидят обе старухи.
Мария Илларионовна (снимая пластинку). Вот тебе твоя Лариса, раз уж любишь так ее. Дарю! А свою любимую Аидку я себе оставлю. Мне Ведищева больше нравится, она проще. Твоя, по правде говоря, какая-то стонотная.
Мария Александровна. Не стонотная она…
Мария Илларионовна. Ну, нудная…
Мария Александровна. Маруся, перестань! Опять поссоримся.
Мария Илларионовна. Прожили век душа в душу, а под старость лет расплюёмся что ли? Нет. Так не бывает. Ты – моя подружайка навовсе! Что уж нам теперь делить? (Вкладывает пластинку в конверт.) На-ка! С днем рождения!
Мария Александровна. Спасибо, Маня! Спасибо, родненькая! Но пусть уж лучше остается у тебя. Буду приходить к тебе и слушать. У меня ведь и проигрыватель то работает, то нет. Сейчас таких проигрывателей уже не выпускают. А песни Мондрус я и так все помню. Не с кем говорить, – сижу-пою, обмен кислорода происходит. (Уходит за кулисы, приносит синий халат с цветочным орнаментом, одевает.) Смотри, что мне Илюшечка прислал на день рождения!
Мария Илларионовна. Фланелевый? Красиво. Будто лён цветёт! Лён-конопель…
Мария Александровна. И пенсию опять еще одну. Теперь он каждый месяц вторую пенсию слать будет. А я не трачу, коплю.
Мария Илларионовна. Телевизор бы новый купила.
Мария Александровна. Да не люблю я телевизор, страшно смотреть. Пакостников народилось много, только их и показывают. Деньги славят, жирную жизнь рекламируют. Темное, сволочное племя у них получилось. Противные, громкие, наглые. Все как тот младший Нуждин с первого этажа. Тревожно рядом с ними жить. Хоть дома их не видеть…
Мария Илларионовна. Что с этим сопляком-то у тебя?
Мария Александровна. Вчера чуть не прибила палкой. Стоит на лестнице, лыбится, окурком в стену тыкает.
Мария Илларионовна. Сволочь какая! Руки оборвать, собакам бросить!
Мария Александровна. Гадина, да… Домой пришла, весь вечер маялась давлением. Они и пьют, и пачкают в подъезде, и девок туда водят. Ночь-полночь – стоят, бубнят, а днем футбол пинают. Значит, не учатся и не работают. Наверное, воруют. Страшные они, эти молодые. Я же палку себе завела не потому, что ноги плохо ходят, а чтоб отбиться как-то было чем. Вот так, Маруся. Испереживалась вся.
Мария Илларионовна. Ты и взаправду не убей там никого. Я тебя знаю. Терпишь, терпишь, а потом как дашь! И понеслась душа в рай, ноги в комендатуру! Подожди, или обыгается он, или в тюрьму поедет. Тогда двор снова тихим станет. Это так всегда бывает: нахлебаешься плохого, вот и будет хорошо.
Мария Александровна. Твои слова, да богу в уши!
Мария Илларионовна. Какому богу? Ты же не веришь.
Мария Александровна. Не верю. Поздно уже верить начинать. Но что-то такое, кажется, есть. Я же крещенная. Когда нас привезли, на мне же крестик был.
Мария Илларионовна. Шаркунок на тебе был!
Мария Александровна. И крестик тоже.
Мария Илларионовна. Не помню крестика.
Мария Александровна. И я не помню. Это мне потом в детдоме рассказали, когда я ездила про день рожденья узнавать, и про наши отчества.
Мария Илларионовна. И что узнала?
Мария Александровна. Как, что? Ты что, забыла?
Мария Илларионовна. Забыла! Расскажи.
Мария Александровна. «Отчество и дата рождения записаны со слов воспитанника». Вот. Одинаковая запись у нас во всех карточках у всего отряда проставлена.
Мария Илларионовна. А фамилия?
Мария Александровна. Савич.
Мария Илларионовна. Да… Савич… На себя нас записала… Крепкая такая была баба, а как быстро умерла…
Мария Александровна. Не ела ничего, всё нас кормила. У хлеба, и без хлеба. (Пауза.) Помнишь, как много умерло в войну, как тяжко было всем в эвакуации, но ведь не страшно было жить? А сегодня – страшно… Не то что боязно, а просто оторопь берет! Жутко бывает даже в поликлинику сходить, или в собес, или к зубному…
Мария Илларионовна. А что такого-то? Всё. Наше время прошло. Мир страшно поменялся, Маша. Новое время идет. Про нашу войну почти никто не помнит. Никто из современных нас с тобой не видит. Ничегошеньки они о нас не знают. Им теперь что Сталинград, что Куликово поле, что Мамаево побоище. История в учебник.
