– Один.
Щелчок. Анхельмо широко открывает глаза и видит перед собой бабушку, словно с того момента, как она отпустила его руку, прошло не больше двух секунд. Сеньора Альба разворачивается и смотрит на внука.
– Ты здесь. Смотри, не потеряйся, как я потом тебя найду на такой людной площади? Знаешь, сколько родителей каждый год теряют своих детей на рынке? Говорят, их забирает злой разбойник и уносит в своё логово, откуда еще никто не возвращался живым. Так что держись за мою руку и постарайся не отставать, нам предстоит еще долгий путь.
Камера снова фокусируется на двух людях – пожилой женщине и маленьком мальчике, который держит её за руку, только на этот раз изображение становится всё меньше и меньше, пока эти двое снова не становятся полностью неразличимыми в толпе людей. Камера всё отдаляется и отдаляется, площадь уменьшается в размерах, как если бы оператор взлетал куда-то вверх. Дома становятся всё меньше и меньше, они теперь больше напоминают игрушечные домики из детского конструктора, которые аккуратно расставил на ковре один маленький мальчик. Город всё уменьшается и уменьшается, пока не превращается в маленькую черную точку, которую через некоторое время тоже становится не видно из-за набежавших с разных сторон облаков.
семь
Экран погас, и Анхельмо вновь очутился сначала в кромешной темноте, а потом в ослепительном сиянии белой комнаты. Он уже ждал звонка первого телефона и предчувствие не подвело его – буквально через пару секунд раздалась заветная трель, и вот он уже готов задать очередную порцию вопросов человеку, которого, как оказалось, он встретил двадцать три года назад.
– Петр, это ты?
– Да, это я. Анхельмо, открою тебе маленький секрет: по этому телефону ты будешь общаться только со мной.
– Правда? А зачем тут стоят еще два других телефона?
– Опять ты за своё, какой же ты нетерпеливый, а. Представляю, как сеньора Альба намучилась с тобой, когда ты был маленьким и совсем не умел контролировать свои эмоции. О предназначении двух других аппаратов ты узнаешь чуть позже. Сколько раз повторять – всему своё время.
– Ну хорошо, – нехотя согласился Анхельмо – тогда скажи лучше, откуда ты знал, что в пятнадцать лет я выловлю в море бутылку? Ведь то, что я вспомнил, происходило за восемь лет до этого.
– Трудно сказать. Думаю, я всегда это знал, как знаю и множество других вещей, о которых ты даже не подозреваешь. В каком-то смысле именно я отправил тебе эту бутылку, но предупредить о ней должен был заранее, не спрашивай почему, просто в тот момент так было лучше всего. Как видишь, мой план удался, ты действительно выловил нужную бутылку через восемь лет.
– Нужную бутылку? А что, я мог выловить еще ненужную?
– Не совсем. Все бутылки нужные, просто если бы ты пришел на день или на год раньше, ты бы выловил чужую бутылку, точнее, бутылку, не предназначавшуюся для тебя. Сам понимаешь, в таком случае всё пошло бы наперекосяк и сейчас ты бы вряд ли сидел в этой комнате и вот так запросто общался бы со мной.
– Я умер?
– Ты живее многих живых. Ты скорее изолирован.
– Почему записка в той бутылке оказалась пустой? Какой смысл был посылать мне записку без текста, без информации?
– Анхельмо, сам факт обладания тобой этой запиской – это уже информация, сигнал, который позже был получен кем нужно. Благодаря этой записке события развивались по выбранному нами – и тобой тоже – сценарию. Впрочем, я лучше покажу тебе…
восемь
И родители, и сеньора Альба замечали, что с самого раннего возраста любимым развлечением Анхельмо, за которым он мог проводить бесчисленные часы, было наблюдение за другими людьми. Его нельзя было назвать тихим, невзрачным ребенком, зачастую он сам устраивал заварушки, вовлекая туда других детей, за что нередко получал от родителей и бабушки нагоняй. Однако в возрасте трех лет он впервые продемонстрировал ЭТО своё качество, которое навсегда осталось непонятым родителями, но замечено и развито бабушкой, которой хватило мудрости догадаться, что именно оно в дальнейшем превратит Анхельмо в того, кем ему суждено стать (или кем он сам станет, если будет отрицать философию детерминизма). В пять лет воспитательница уже регулярно докладывала, что Анхельмо регулярно затевает какую-нибудь групповую игру, в которой старается задействовать максимальное количество детей, а сам в какой-нибудь момент незаметно выходит из игры и часами сидит, наблюдая за остальными детьми. Воспитательница никак не могла понять, что именно ему так нравится – следить, чтобы всё было по правилам, или наблюдать за последовательностью ходов. Сеньора Альба, напротив, точно знала, что интересно её маленькому необычному внуку – смотреть на лица людей. Позже её догадка не раз подтвердилась.
Чем старше становился Анхельмо, чем ярче выражалось эта его особенность, иногда причинявшая множество неудобств окружающим. Прежде всего, не многим нравится, когда на них пялятся, не отрываясь, в течение долгого времени. В детском саду многие дети замечали на себе тяжелый взгляд Анхельмо, буквально сверливший их насквозь. Некоторые начинали плакать, думая, что с ними что-то не так, но хитрый мальчуган не хочет сказать им, что именно. Другие летели на Анхельмо с кулаками, поскольку им казалось, что он просто издевается. Третьи предпочитали отворачиваться и отсаживаться подальше, а в дальнейшем избегали общения с обнаглевшим товарищем. Да, именно такую характеристику давали Анхельмо некоторые родители его товарищей по садику – обнаглевший юнец.
– Какое право имеет он так откровенно и нагло смотреть на наших детей?
– Надо изолировать группу от пагубного влияния этого мальчика!
– Куда вообще смотрят родители? А воспитатели? Это же их работа – воспитывать детей, чтобы они не вырастали такими, как этот невоспитанный мальчишка!
Сеньора Альба краснела и сносила за Анхельмо все шишки, а дома учила его быть хитрее, быть умнее и незаметнее. Она говорила ему, что если уж ему так нравится смотреть на людские лица, нужно делать это осторожнее, аккуратнее, чтобы не попадаться так просто на многочисленные уловки других людей. В результате долгих и упорных тренировок Анхельмо научился периодически через силу отводить взгляд, опускать глаза вниз, делать вид, что он переключился на что-то другое. У него хорошо получалось, но, честно говоря, такое притворство ему откровенно претило. К девяти годам он понял, что школа – тоже не лучшее место для занятий его любимым делом, поэтому, едва успевал прозвенеть звонок об окончании уроков, Анхельмо срывался с места и бежал на главную улицу города, недалеко от рыночной площади, где усаживался на скамейку и с удовольствием смотрел на проходящих мимо него людей. Тут он мог разгуляться. Люди всё время менялись, а те, что долгое время сидели на одном месте, например, общаясь с другом или занимаясь живописью на улице, как правило, не замечали его. Анхельмо мог просидеть на скамейке несколько часов, не прерываясь на еду или любое другое действие, так ему нравилось созерцать, наблюдать за людьми.
Он не извлекал из таких наблюдений какой-либо пользы, просто получал удовольствие от того, что смотрел за людьми, которые не догадывались, что за ними кто-то смотрит. Эти наблюдения позволили ему прийти к ряду интересных выводов. Например, некоторые люди всегда вели себя так, как будто на них одновременно смотрит несколько сот человек. Как правило, это были величественные дамы, одетые в дорогие меха, которые плыли по улице, обращая на себя внимание всех прохожих. Анхельмо заметил, что даже если на такую даму никто не смотрел, величественности в её походке не убавлялось ни на йоту. Другая группа людей, довольно многочисленная в его городе, вела себя ровно противоположным образом. Эти люди как будто боялись чужих взглядов, того, что их кто-нибудь заметит, поэтому старались (и у многих из них это получалось на удивление хорошо) делать всё скрытно и незаметно. Если же такой человек всё же понимал, что привлек чье-то внимание, ему сразу становилось не по себе, и он скорее спешил убраться куда подальше, лишь бы снова стать инкогнито, серой мышкой в гуще серых людей, сливавшихся с фоном серых стен города. Если первая группа людей вызывала у Анхельмо скорее негативные эмоции, второй группе он искренне сочувствовал – ведь среди них находилось немало симпатичных, даже красивых, людей, которые были ничем не хуже надутых особ из первой группы. Анхельмо очень хотел, чтобы эти серые мышки однажды осознали свои отличительные черты, свою особенность и непохожесть на других и перестали бояться, что на них кто-нибудь посмотрит.
