Этот штамп преследовал Томми повсюду. Ему иногда казалось, что таким образом люди просто закрываются от его идей, но доказательств не было никаких. Неоригинальный врунишка с глупой теорией происхождения человека и историей Пиппи-кролика.
Попугайчик – значит, передирала чужих слов и мыслей.
Мама, впрочем, считала, что таким прозвищем Томми одарили по причине его внешности.
– Ты моя тропическая птичка, – ворковала она. – Дай поцелую в хохолок, попугайчик мой…
Попугайчик – ярко-рыжий, с зеленоватыми широко раскрытыми глазами, взъерошенный. Всюду и всегда Томми передвигался скачками или бегом, прыгал в автобусы, носился по лужам, скакал по лестницам и никак не мог приучить себя передвигаться уверенно и степенно.
Ни ростом, ни сложением похвастаться не мог. Мелкий, суетливый, мелькал туда-сюда, и сам себе иногда начинал напоминать дурацкого попугая.
Глупо было объяснять Карле, что собрался в футбольную команду. Ясно же, что никаких шансов у него нет. Только навлек лишних подозрений.
Действительно, Томми, зачем ты таскаешься на эти тренировки?
И Томми, пробираясь между сидениями на поле, ответил сам себе: «Я возьму интервью у Хогарта».
Отличная идея! Хогарт должен дать неплохой материал, взгляд со стороны… Он же приезжий, наверняка видит город совершенно по-другому, иначе и быть не может.
Томми перепрыгнул через вытянутые ноги спящего Опоссума и заторопился к центру поля, откуда принялись расходиться игроки, снимая на ходу шлемы.
Кит пока никуда не уходил. Он наклонился и занялся развязавшейся шнуровкой.
Отличный момент, чтобы подойти, поздороваться и предложить…
Ах, черт, Минди и Стефани с другой стороны поля направляются к нему же. Минди небрежно покачивает шаром-помпоном, солнце блестит в копне белокурых волос. Стефани на ходу говорит что-то быстро и очень возбужденно, то и дело принимаясь хихикать.
Королева с фрейлиной с одной стороны, запыхавшийся Попугайчик – с другой. Королева явно прибудет первой, она уже совсем близко.
Томми выхватил блокнот и ручку – главное, чтобы руки были заняты, тогда ты не просто так, а занят и сосредоточен… Он подоспел к середине начавшегося разговора.
– Значит, я тебя записываю? – Минди тоже держит наизготовку крохотный блокнотик в красивой обложке.
– Пиши, – согласился Кит.
Он тоже уже снял шлем, волосы примятые и мокрые, под глазами синеватая усталая тень. Тяжело вести двухчасовую тренировку на такой жаре.
Стефани мельком глянула на Томми и будто невзначай отодвинула его плечом.
– Это очень важная роль, Кит, – сказала Минди. – Ты будешь играть императора, а я императрицу. Я вчера смотрела претендентов на роль Октавиана, но все они не годятся. Мне нужно что-то истинно римское.
Кит посмотрел на нее и почему-то потрогал свой нос. Томми вдруг поймал себя на том, что повторил этот жест.
– Завтра первая репетиция, ровно в два.
– Ладно.
Кит кивнул кому-то в сторону. Томми даже оглянулся – там никого не было.
– Эй, – позвал Томми, и к нему повернулась Минди.
– Ты тоже хочешь роль, Попугайчик?
– Он тоже хочет роль, – подтвердила Стефани.
– Ой-ой, Попугайчик хочет роль… Ну раз ты проторчал здесь два часа ради того, чтобы поучаствовать в моей пьесе, я подарю тебе роль статуи в покоях императора.
– Мне?
– Тебе, тебе, можешь не благодарить. Репетиция завтра в два, чтобы прилетел как миленький, понял? Запиши.
– Да… я приду, конечно.
– Вот и славненько. Держи распечатку.
И обе они повернулись и пошли прочь, покачивая бедрами и задевая загорелыми руками короткие юбочки.
Томми оглянулся – Кит Хогарт бесшумно ушел еще в начале разговора и уже исчез в дверях раздевалки.
Ну и день. Сплошная каша. Глупые фотографии, глупая идея взять интервью у Хогарта. Томми даже не пытался его догнать – точно знал, что Кит примет душ, переоденется, снимет «форд» со стоянки и укатит домой. Не врываться же в душевую с воплем: «Пару слов для прессы, приятель!»
Чем дольше Томми думал о таком варианте, тем больше он ему нравился. Это было бы смело и оригинально. Неважно, что случилось бы потом, но сам факт…
Он брел мимо парка. Отщипывал зеленые листочки, лезущие через ограду, некоторые прикусывал, некоторые, самые пыльные, сразу отбрасывал. Блокнотик лежал в кармане. По инерции Томми вписал туда время завтрашней репетиции. Великолепно, теперь он еще и статуя в покоях императора. Завтра все будут носиться с заученными ролями, требовать грима и костюмов, а его, Томми, изваляют в муке, как сладкий пирожок, и водрузят над местом действия.
Император Кит Хогарт будет сидеть и делать значительное лицо, Минди будет бродить туда-сюда, очаровательная в римской накидке, а Томми, Попугайчик Томми, торчать где-то сверху и справа, в глубокой… нише.
Распечатку пьесы Томми нес под мышкой. Может, статуи оживут и скажут хотя бы полслова?
Торопиться некуда, и с самого утра не ел ничего, кроме ложечки джема у Карлы. Можно завернуть в пиццерию, взять пару кусков пиццы, один обязательно с грибами и ветчиной, выпить колы и прочитать творение Минди.
Томми толкнул дверь пиццерии и запрыгнул за ближайший столик, смяв клетчатую скатерть веером и опрокинув солонку.
Солонку он сразу же поставил на место, попытался пальцами собрать соль, не смог и просто стряхнул ее на пол.
– Большую колу, пиццу с грибами и ветчиной, пожалуйста.
Заказ он делал уже рассеянно, потому что вынул из файловой папки листочки с ролями и принялся читать, по привычке пожевывая зубочистку.
Пьеса начиналась с монолога императрицы: «Мой муж! Мой сын! Мой сын! Мой муж!»
Томми заглянул в следующий листок и прочитал реплику сына императрицы Друза: «Моя мать! Мой отец не хочет видеть меня здесь?»
Следующим выступал Октавиан: «Жена моя! Твой сын Друз еще здесь?»
Принесли пиццу и колу, и Томми отложил пьесу в сторону.
Пробил крышечку стакана трубочкой и поднял наконец голову.
За соседним столиком виднелась узкая сгорбленная спина, болтался конец толстого шарфа. С девушкой в шарфе сидел Кит Хогарт и смотрел почему-то прямо на Томми. Девушка в шарфе уронила скомканную салфетку и наклонилась, и Томми, по птичьей своей беспечности, радостно помахал Киту стаканом.
Глава 2
Мать Карлы много курила. Пепельницы стояли повсюду – на подоконниках, журнальных столиках, полках и на полу. Запах дыма намертво впитался в обивку диванов и кресел, и даже горшочные фиалки благоухали крепким табаком.
А еще мать Карлы работала в ночную смену в ресторанчике «Домино», где восемь часов подряд драила посуду, засучив рукава и не выпуская из зубов сигарету.
Пепельница на столе всегда полна окурков, считать их никто не будет, и потому на вечерних собраниях кухня заполнялась серым дымом всего за полчаса.
Алекс, как обычно, курил много, хотя его и мучил сухой кашель. Карла – изредка затягивалась и откладывала сигарету. Томми не курил вовсе, потому что знал: вернуться от Карлы в прокуренной одежде – это одно, а закурить по-настоящему – совершенно другое. Мать узнает и оторвет голову начисто.
– У кого что созрело?
У Алекса созрела статья. Он развернул листок и с выражением зачитал:
– «Рождение города затеряно в глубине веков – так можно сказать о великих столицах мира, Лондоне и Риме, Москве и Париже, но этого нельзя сказать о маленьком американском городке, который…»
– Только не маленький гордый американский городок, – сказал Томми.
– А начало неплохое, – добавила Карла. – Обман на тарелочке.
– Все любят маленькие гордые американские городки, – возразил Алекс, – есть еще героический момент…. Послушайте: «В тяжелые годы Второй мировой войны жители неустанно трудились на консервном заводе, чтобы обеспечить американскую армию питанием, сделанным с любовью и верой в победу».
Томми поднял на него глаза. Во время чтения он что-то черкал в блокнотике по старой привычке, из-за которой выбрасывал по десятку изрисованных блокнотов ежемесячно.
– Про войну – хорошо, – сказала Карла, – у меня и фото подходящие есть. Вот.
Она отложила сигарету, и та покатилась по столу. Томми поймал ее на самом краю и положил в пепельницу.
Из плотного конверта Карла вынула пачку фото, отобрала некоторые и разложила веером.
– Старый завод. Новый завод возле пожара. А эти я снимала пару месяцев назад.
– Что это?
