Он пожал старушке руку и выскочил на улицу.
4
Конечно он пришел во вторник, и в четверг, и в субботу. Через две недели они перешли на ты. Через месяц он уже не мог представить своей жизни без этих встреч. Через два месяца она знала о нем почти все, а он о ней – почти ничего. То есть знал он, конечно, много: что матери у нее не было, что отец был дипломатом и со своей второй женой жил в Японии, что она тоже жила с отцом в Японии до девятого класса, а потом жила с бабушкой, что бабушка умерла от инфаркта прошлым летом. Он знал, какая еда ей нравится, а какая нет, какая книга у нее самая любимая и по каким улицам она ходит в институт. Но не это он хотел знать. Она не была скрытной, не была даже молчаливой, с удовольствием обсуждала с ним книги, фильмы, рок-группы. Но о себе говорить не любила, ей просто было неинтересно говорить о себе.
Месяца через три он нашел способ. Ее нельзя было спрашивать: «Расскажи, как ты была маленькой», от этого она обычно отмахивалась. Но можно было спросить: «А что ты любила делать в детском саду?» Она начинала вспоминать, увлекалась, он слушал, собирал по крупицам всю ее жизнь до их встречи. Иногда они просто молчали, читали, он свое, она – свое, или делали уроки, или слушали музыку.
– Ну, как дела на любовном фронте? – периодически спрашивал Витька, единственный, кому он про нее рассказал, взяв железную клятву не трепаться.
– Нет никакого любовного фронта, мы просто друзья, – раздражался Сергей.
Это было правдой, они были друзьями, но не всей правдой, потому что он был в нее влюблен, а она в него – нет. Все его неуклюжие романтические попытки она очень аккуратно, очень тактично сводила на нет, сознательно или случайно – он никогда не мог понять.
Она была с ним неизменно приветлива, всегда радовалась его приходу, с удовольствием ходила с ним в кино или на лыжах, если он дня три подряд не приходил, звонила узнать, как дела. Но если бы сегодня он сказал ей, что завтра переезжает в другой город и они больше не будут видеться, она бы пожелала ему счастливого пути, пообещала писать и снова бы уткнулась в очередную книжку. Так, во всяком случае, ему казалось.
У нее были какие-то институтские друзья, пару раз он встречал их у нее дома. Иногда, нечасто, она ходила на какие-то вечеринки. Однажды летом, когда он готовился к вступительным экзаменам в медицинский (имени покойного дедушки, как это он про себя называл), она даже уехала на три дня в какой-то поход. Но парня у нее не было, это он знал точно. Пока не было. Иногда ему казалось, что лучше бы был.
Временами он так уставал от ее ровной доброжелательности, от ее непробиваемого спокойствия, что был готов брякнуть об пол очередную чашку с чаем, швырнуть в нее очередным потрепанным томиком. Тогда он вставал и уходил. Когда он уходил, она никогда не просила остаться, не спрашивала, когда он придет в следующий раз, подразумевалось, что он может приходить и уходить, когда захочет. Как-то по ее просьбе он просидел в квартире все утро, дожидаясь сантехника, и ключ от квартиры ей не вернул. Сначала просто забыл, потом оставил сознательно. Помнила она или нет, он не знал, но ключа назад не потребовала, и каким-то странным образом это его утешало.
Он пробовал встречаться с другими девушками, недостатка в желающих не было, но после нее все казались ему жеманными и невыносимо болтливыми или пустыми и скучными. Как-то он сказал ей, что уйдет рано, потому что у него свидание. Она улыбнулась, сказала: «Поздравляю», но какая-то тень промелькнула в зеленых ее глазах. Или ему показалось?
В институт он поступил, мать была счастлива, сам он не знал, рад или нет. Ника, с которой он говорил об этом больше всего, тоже была рада. У нее была своя теория: если не можешь делать то, что хочется, делай то, в чем можешь принести наибольшую пользу.
– И в чем будет от меня такая большая польза?
– Ты будешь возвращать людям здоровье, – серьезно сказала она.
– Я буду вправлять вывихи и выписывать больничные, – сказал Сергей, он решил специализироваться на хирургии.
– Что ты делаешь, каменщик? – цитатой ответила она.
Учиться было не трудно, но и не очень интересно, латынь давалась ему легко, трупов он не боялся, но не было у него в душе того огня, что горел во многих его сокурсниках. Сергей им завидовал, но в целом все было не так уж плохо, он мог представить себя врачом.
Плохо было то, что институт отнимал очень много времени, они стали реже видеться, он скучал по ней, но поделать ничего не мог.
Время шло. Ничего не менялось. На пятьсот дней знакомства он пригласил ее в кафе. У него возникла новая теория, с Витькиной подачи.
– Сколько ей лет? – спросил как-то Витька, заметив, что Сергей опять не в духе.
– Кому? – удивился Сергей.
– Ну этой, твоей подруге от слова «друг».
– Двадцать. А что?
– Симпатичная неглупая девушка двадцати лет никуда не ходит и почти все свое свободное время проводит со своим восемнадцатилетним приятелем. Что это значит?
– Да ничего не значит, – рассердился Сергей.
– Это значит, – не слушая его, продолжал Витька, – что она в тебе заинтересована, к тебе привязана, но, – он сделал эффектную паузу, поднял вверх указательный палец, – заинтересована и привязана не романтически.
– Тоже мне бином Ньютона, – разочарованно сказал Сергей.
Витька жестом показал «помолчи» и продолжил:
– Что можно сделать, чтобы превратить уже существующий неромантический интерес в романтический? Создать романтическую обстановку.
– Как? – спросил Сергей, заинтересовавшись против воли.
– Дари ей цветы, води ее на фильмы про любовь, читай стихи, гуляй с ней в парках, это все азбука, сын мой. Создавай романтические поводы.
Идея вдруг так Сергею понравилась, что он даже оставил без внимания снисходительное «сын мой». Вернувшись домой, он начал искать романтический повод и высчитал, что послепослезавтра исполняется пятьсот дней со дня их знакомства. Он посмотрел на часы: полдвенадцатого ночи, она еще не спит. Из-под одеяла, чтобы мать не услышала, он позвонил ей.
– Привет, это я.
– Привет, – сказала она, – ты дочитал «Жука»?
Это была еще одна вещь, которая ужасно ему в ней нравилась: в ней не было совсем ничего «старушечьего», как он это называл, этой вечной тревоги «а не случилось ли что», этого вечного ожидания черного дня, этого откладывания жизни на потом.
Один человек звонит другому в двенадцать часов ночи. Девять из десяти спросили бы, что случилось. Она же спрашивала, дочитал ли он книжку.
– Нет, не дочитал, – улыбнувшись этой мысли, сказал он. – Я о другом.
– О чем другом? – разочарованно спросила она.
– Ты знаешь, что будет послепослезавтра?
– Восемнадцатое августа?
– Ну да, но что это за день – восемнадцатое августа?
– День рождения Сальери? – растерянно спросила она после паузы.
Он не выдержал, захохотал так громко, что мать завозилась во сне в соседней комнате.
Она тоже засмеялась, сказала:
– Ну не знаю я, что будет?
– Пятьсот дней, как мы с тобой познакомились, – быстро, на одном дыхании выговорил он, – давай сходим в кафе или в ресторан, я зарплату получил, отметим.
– Давай, – легко согласилась она, – только пополам.
– Пополам так пополам, – уступил он. Главное было – создать романтическую атмосферу.
5
В ресторан ее позвать он все-таки не решился и, перебрав в уме недлинный список городских кафе, остановился на «Интеграле», недавно открытом недалеко от ее дома.
В обеденный перерыв (он подрабатывал санитаром в больнице) он попытался туда дозвониться, не получилось, он нервничал, а вдруг не будет мест, кафе было новым и поэтому модным.
Места были, им даже достался столик у окна, близко к сцене. Вместо стульев были модные деревянные диванчики с высокими спинками. Спинки отгораживали их от мира, создавали ощущение интимности и одиночества одновременно. Она села напротив него, бегло просмотрела меню, сказала, что не голодна и будет только кофе и мороженое. Он растерялся, под выжидающим взглядом официанта ткнул пальцем в первое попавшееся блюдо. На сцене завозились музыканты, настраивая инструменты и откашливаясь. Вся затея показалась ему вдруг очень глупой: ну что романтического в том, что два человека вместе жуют под громкую музыку, сидя друг против друга за плохо протертым столиком?
В ожидании заказа поговорили немного о ее курсовом проекте, о его работе. Принесли еду, он жевал, еда застревала в горле, она смотрела, как он ест, думала о чем-то своем. Куда-то исчезла их обычная домашняя непринужденность, сидящая напротив него молодая женщина была незнакомой, чужой. На ней была ее любимая серая юбка, белая блузка, какие-то им еще не виденные экзотические бусы выгодно оттеняли белизну кожи, проходящие мимо парни ее разглядывали. Она не была красавицей, но мужчины на нее оглядывались, это он давно заметил. И такая тоска вдруг овладела им, хоть волком вой. Может, перевестись в другой город? Или завербоваться на север? Или на Дальний Восток? Где-то же есть ему спасение.
