Пусть не я, не третий, не двадцатый,
но наверняка, наверняка
кто-нибудь, когда-нибудь, утрату
горькую восполнит… Ну, пока!
1980
ПОХОРОНЫ ВЫСОЦКОГО
1
Мы были заочно знакомы,
мы знали о нём кое-что,
мы даже не ведали: кто мы,
пока он не спел нам о том.
Ушёл, не сдержав обещанья
вернуться в друзьях и в делах.
Москву захлестнуло прощанье,
и воздух цветами пропах.
Текут полноводные реки,
исполнены скорби и слёз,
о нём — о родном человеке,
прожившем и павшем всерьёз.
2
С утрa тянулись улицы
потокaми людeй,
пытaлся дeнь нaхмуриться,
дa нeту туч нигдe.
И блeдно-ослeпитeльным
сиял лицa овaл,
А площaдь — зaлом зритeльным, —
нaродa полный зaл.
Пeвцa убили полночью,
вколов кaкой-то яд,
чтоб послe «скорой помощью»
вытaскивaть нaзaд.
Но поздно. Всё зaкончeно.
Эпохи трeснул лёд.
Остaлось многоточиe
и этот нeбосвод.
3
Проводили его до ограды
и запомнили мел на лице, —
след отчаянья или досады,
или боя со смертью в конце.
Сорок два — всё, что выпало в сумме,
да стена милицейских кокард.
Кто-то бросил бездумное: «Умер
муж артистки... Ну этот вот... бард...».
У России дурная привычка
хоронить, чтоб потом воспевать.
«Бард» — не имя поэту, а кличка,
под которой нельзя умирать.
4
Злыe лицa и нeрвныe рeчи,
дaжe в воздухe пaхнeт бeдой,
колыхaeт московскоe вeчe
оборвaвшeйся днeй чeрeдой.
Всё. Нe стaло поэтa-мeссии,
что умeл Прaвдe двeрь отворить.
Большe нeкому пeть зa Россию
и зa русский нaрод говорить.
25-26 июля 1980 г.
1981
________________
КИТЫ
Нам границы мешают, как сети,
остроги' бьют дождём по спине.
Мы – киты, над водою – мы дети,
но равны на большой глубине!
Нас радарами щупают лодки,
эхолоты заходятся в хрип:
не шпионы ли? - Залп по серёдке.
Промах! В цель – человеческий грипп.
Мы крепки, но от насморка гибнем.
Без людей нам сто лет – не предел,
а теперь обязательно влипнем
или в нефть, или в долгий отстрел.
Сверху рыщут стальные касатки, —
им пока не прорваться до дна.
Нас спасает умение в прятки
не проигрывать, плюс – глубина.
На экранах, и в звуке, и в цвете,
мы плывём, беззащитны вдвойне.
Мы – киты, над водою – мы дети,
но равны на большой глубине!
1981
***
Пора начать, ристалище открыто,
стремятся пешки выступить скорей,
но слышно, как зацокали копыта
в «дебюте четырёх коней».
Эй, пешки, закрепите оборону!
Слон короля закрыл самим собой,
но сбоку по могучему заслону
был нанесён удар чужой ладьёй.
Смешались шахматы, и поле поредело
от обоюдных массовых потерь,
и даже Каисса навряд ли скажет смело,
кому удача выпадет теперь.
Клинки ферзей скрестились в поединке,
убита, в схватку влезшая, ладья,
чужой король сбежал в одном ботинке,
но неужели, всё-таки, ничья?
Опять удар, и сабли зазвенели
в руках ещё не сдавшихся фигур.
Критический момент! И еле-еле
король чужих от мата увильнул.
Ещё минута, ну ещё мгновенье,
и будет спор наш праведный решён,
но оборвал упорное сраженье,
спасительный для пострадавших, звон.
Конец игры. И жмут друг другу руки
гроссмейстеры с улыбкой на губах,
но их улыбка — лишь тому порука,
что этот бой продолжится на днях.
1981
***
Чернила должны быть чёрными,
бумага — светлей чернил,
слова — скупыми, упорными,
душа — сохраняла пыл;
добро, как всегда, — неизменным,
а зло — оставаться злом,
кровь — струиться по венам,
множа времён число;
Вера — безднам эфира,
иначе исчезнут сны,
и хаос, что правит миром,
станет совсем иным.
1981
***
От истин, заученных фраз,
замученных фальшью людей,
смертельно тоскующих глаз
сбежим в ту страну дикарей,
что снилась нам. Выберем ночь,
бриг с якоря снимем — и в путь.
Захлопает парус, и прочь
земля откачнётся, как ртуть
И бывший пират — рулевой
под компас подбросит магнит.
Ты слышишь, грохочет прибой?
На рейде нас ждут корабли.
1981
***
Пришла беда — ей ворота пошире распахни:
за дверью, запертой на ключ, от горя не уйдёшь.
Пока у власти меч и ложь — добро стоит в тени,
но ты скажи, беде назло: «Ну, что ж, беда, ну, что ж…».
Пускай застенки о тебе и цепи плачут — пусть!
Палач торопится на казнь, утюжа свой наряд.
Поторопись, друг, завершить незавершённый путь,
успей любимой подарить последний нежный взгляд.
А там до вечности вполне дотянешься рукой,
хоть руку отрубил палач, когда четвертовал.
И тело плавает в крови — черёд за головой.
Ну, что, поробуем, душа, уйти за перевал?
1981
***
Смеюсь сквозь слёзы над собой
и плачу я сквозь смех, —
с такой мне выпало судьбой
бродить и петь для всех,
что впору руки наложить, —
вниз головой — с моста,
но это дело отложить
решил я лет до ста.
И плачу пусть, и пусть смеюсь,
от холода дрожу,
но жизнь покинуть не решусь, —
я ею дорожу.
1981
***
С каждым днём, с каждым годом я вижу ясней,
что загадкам нет счёта — лишь нить протяни,
и клубок путеводный покатит в сплетенье путей,
где ещё до тебя ни один не ходил.
И ни бог, и ни чёрт, и ни ад, и ни рай
не помогут тебе — только сам выбирай!
На всю жизнь, на весь век, чтоб потом — без обид,
потому, что судьба — без границ лабиринт.
Счастье, точно, не там, где безветрие и благодать,
хоть оно и не там, где не так всё пошло.
Будет время стараться тебя обуздать,
но не вздумай пугаться того, что не произошло.
Сгинут страны, системы, мораль подведёт,
человечество вымрет, останется сброд,
но на скользком пути перемен бытия
сможет всё возродить только воля твоя.
1981
***
Здесь тишь, а где-то тлеют войны,
мозоль на пальце от курка,
опять в Иране неспокойно
и в Польше бунт исподтишка.
Израиль давит Палестину,
а в Чили правит Пиночет.
В Афганистане рвутся мины,
в Панаме тоже жизни нет.
По никарагуанским джунглям
идёт стрельба, — дела свои!
На островах Мальвинских угли
от деревень, — и там бои.
Поют в Ирландии волынки,
оплакав Ольстер и Белфаст,
воюют в Риме по-старинке —
из-за угла, — как кто горазд.
Мы здесь сидим себе, мусоля
листы газет, не дуя в ус.
Покоя нет, как ветра в поле!
А уцелеет ли Союз?
1982
ПРАВОЗАЩИТНИК
Вазифу Мейланову
Скрываем мысли от своих
до смертной дрожи.
Кошмары, вроде бы, у них,
а здесь всё то же.
Грань разделила этот век
одной медали.
На площадь вышел человек,
и тут же — взяли.
Его забрали налегке
в гражданском трое,
затем лупили в воронке
менты с гебнёю.
Остригли голову под ноль
ему в кутузке,
дав десять лет за нашу боль
и нашу трусость.
Хоть клевета жила всегда
и зло — не в новость,
но близко к сердцу, — вот беда! —
носил он совесть.
И Гиннес в книгу вносит весть
(в ней — каждый винтик!):
«Теперь и в Дагестане есть
правозащитник!»
1982
ПСИХУШКА
Человека спрятали в психушку,
и, конечно, было же за что:
выступал там, где велась прослушка,
говорил с друзьями не про то.
Слушал Запад вперемешку с воем.
Сквозь глушилки постигая суть,
вряд ли ощущал себя героем,
сравнивал с великим кем-нибудь...
Был как все, но совесть в нем проснулась,
и в душе вдруг начало горчить.
те, кто призван службой, встрепенулись
и решили парня подлечить.
Санитары мнут ему запястья,
доктор — плут и вежливый садист,
лезет внутрь, ведя допрос с пристрастьем,
пишет всё на плёнку и на лист.
Человек уж по гостям не ходит,
а лежит на койке у окна.
