До их слуха донеслось тихое журчание воды, которое становилось все громче, пока не превратилось сначала в ясный шум, а потом в грохотание. Они подъехали к большому водопаду, который вырывался из глубины скал.
Солнце играло в его водяных брызгах. Мокки и Джехол наклонились и жадно начали пить холодную воду. Тут же по спине саиса ударила плетка, и еще один удар пришелся ему по уху. Тот повернулся: над ним — свесившись из седла — склонился Урос. В руке он гневно сжимал плеть, кожа его лица была серой, а губы бескровными. И Мокки, скорее из-за страха перед этим нечеловеческим лицом, чем перед плеткой, быстро вытащил из-за пояса небольшой бурдюк, наполнил его водой и передал Уросу. Тот пил не торопясь, глоток за глотком.
Ветер становился холоднее. По травам, кустам и деревьям пронесся шорох, возвещающий приближение ночи. Над голыми пиками гор, закружили орлы, расправив свои быстрые крылья. Мокки проводил взглядом хищных птиц, возвращающихся к своим гнездам, и подумал о том, что им, Уросу и ему, придется провести всю ночь до рассвета, в этих высоких горах. Всю ночь, с ее тьмой и холодом, не имея ни еды, ни одеял, которые поглотила пропасть. Ничто не защитит их теперь от ледяного ночного ветра.
— Что ты будешь делать, если я замерзну? — неожиданно задал ему вопрос Урос.
— Ничего, — ответил Мокки.
— Потому что ты так сильно меня ненавидишь, или потому что хочешь получить лошадь?
— Из-за обеих причин, — процедил Мокки сквозь зубы.
На одну секунду на лице Уроса отразилось удовлетворение. Он заставил Мокки чувствовать именно то, что ему было нужно.
— Хорошо, мы отправляемся дальше.
Боль в его ноге почти лишала его способности ясно мыслить. Ткань на ране, ослабла и размоталась, а палки, которые должны были фиксировать перелом, он давно потерял. Температура начала накатывать на него огненными волнами. Яд от гниющей раны, кровь разнесла по всем венам его тела. Перед глазами у него все закружилось, кусты, скалы, — небо с первыми звездами обрушилось на него — и он потерял сознание.
Что вновь привело его в чувство? Неровный шаг лошади? Или это случилось из-за того, что ко всем запахам, которые он, обострившимся от лихорадки чувством, воспринимал сейчас так четко — к запаху воды, листьев, древесной коры, камней — примешался еще один, чужой запах. Запах дыма, людей, огня, и тепла? Этот запах он чувствовал все сильней.
Урос открыл глаза.
— Где юрта?
— О какой юрте ты говоришь? — удивился Мокки.
— От которой идет дым, дурак! — ответил Урос.
— Дым… — повторил Мокки недоверчиво, — Какой дым? Ты бредишь…
Но в этот же момент, он почувствовал его тоже — запах кипящего бараньего жира и горящего дерева. Мокки дернул Джехола за уздечку.
— Торопись!.. — крикнул ему Урос, — Быстрее!
Перед его глазами вставали картины, одна прекраснее другой. Большой костер после ледяной и безлюдной ночи. Поблескивающий медный самовар… стена… защищающая от непогоды крыша… на полу ковры, разноцветные одеяла и подушки…. чапаны и плетки… и спокойные, дружелюбные лица, которым можно доверять… Он видел перед собой картину степной юрты, в которой рос ребенком. Юрту из камыша и войлока, под круглой заостренной крышей. В своем лихорадочном видении он почти не различал места и времени, и казалось ему, что не он направляет Джехола к юрте, а его самого ведут к ней, держа за руку, как когда-то вела мать.
— Мы пришли! — закричал Мокки, — Пришли!
Урос открыл глаза, закрыл их опять, а затем открыл снова. Напрасно.
Прекрасная картина исчезла, колдовская мечта разрушилась. Вместо нее осталась реальность: жалкий очаг, и натянутая на толстые ветки грязная, коричневая материя, которая создавала иллюзию палатки. Дополняли картину несколько нищих, оборванных фигур.
Высокий, худой мужчина и его невероятно толстая жена, подошли к ним и низко поклонились.
— Добро пожаловать! Какая честь для нашей палатки, что вы решили остановится здесь.
Их униженное поведение и голоса вызвали у Уроса отвращение. Нет, не благородных всадников степей встретил он, а людей еще более отвратительных, чем даже джаты.
Это были низкие кочевники-бродяги, которые жили за счет воровства и попрошайничества, или же нанимались за несколько афгани на работу к крестьянам или беям, — и исчезали через пару недель. Но причиной такого презрения к ним была не бедность, — нет: того, кто и в бедности сохраняет достоинство, люди уважают. Но у этих людей постоянный страх перед нищетой разрушил всякую добродетель. Не было никакой низости, на которую они бы не пошли, лишь заплати им звонкой монетой. Толстуха и ее муж, который своими длинными конечностями напоминал паука, уставились на Джехола. И чем более они понимали, на какой великолепной лошади сидит Урос, тем сильнее сгибались их спины.
— Окажи нам честь, о благородный всадник! Самгулу, хозяину этого дома, и мне Ульчан, его жене, проведи эту ночь под нашей крышей! — воскликнула женщина, и голос ее дрожал от нетерпения и жадности до денег.
Ее муж, добавил тихо, почти неслышно:
— Ульчан говорит верно.
Супружеская пара кочевников взяла Джехола за уздечку и повела его к своей палатке. Возле нее собралась большая толпа — мужчины, женщины и дети — все бросились к ним, пытаясь оказать им достойный прием. Одни кланялись им до земли, другие падали перед ними на колени, в то время как другие целовали руки Уроса и его сапоги.
— Назад… уйдите прочь… сядьте вон там! — закричала на них Ульчан.
И все они тут же торопливо исчезли в палатке, где расселись рядами на земле.
Урос рассматривал их. Не грязное, перепачканное жиром, тряпье, не их возраст и не их уродство отвращало его, но их лебезение перед всеми, их хитрость, лживость, продажность и бесчестность. Даже в милых улыбках детей сквозило притворство.
«Похоже, они тут прямо такими и рождаются. Сразу готовыми на любую подлость» — подумал Урос.
В палатке, сквозь щели которой проникал холодный ночной ветер, на покрытой рванью земле, сидели четверо стариков и пятеро молодых женщин, которые смотрели на Уроса умоляющими, униженными взглядами.
«Рабские души», — отвернулся Урос и вспомнил о своем видении… юрта… степные наездники… И ему стало так плохо, что сознание вновь начало покидать его.
— Господин, господин, — затараторила Ульчан, — Обопритесь о мое плечо, чтобы сойти с лошади. Присоединяйтесь к нам.
Ее льстивый голос так взбесил Уроса, словно она говорила что-то оскорбительное. Он глянул на ее густо накрашенное лицо и подведенные сурьмой глаза, и отвращение, которое поднялось в нем, дало ему силы твердо ответить:
