сотрудничеству представителей разных наук и не столь уж важно, кто как себя называет. Но этот хаос с номенклатурой субдисциплин, как следствие игнорирования номинативной функции любой науки и попыток соединить несоединимое[118], привел не только к размыванию дисциплинарных границ, но и (в том числе) к катастрофическому падению профессионализма [ср. с точкой зрения Г. Е. Маркова (Интервью 2013: 30–31)]. Самое время петь реквием по профессионализму. Сейчас чуть ли не все гуманитарии и обществоведы стали антропологами, без бренда «антропология» уже невозможно представить себе названия гуманитарной книги или обществоведческой темы исследования. Недавно наткнулся на «Педагогическую антропологию», которая оказалась обычным учебником по педагогике. Эта игра в названия явно затянулась. Но ведь о терминах, как известно, не спорят, а договариваются. Не пора ли приступить? И, может быть, это и есть та тема, которой надо бы посвятить очередной конгресс этнографов и антропологов России? По сути, речь идет о систематизации предметной области нашей науки, об уточнении ее границ, поскольку фрагментация, или «превращение антропологии в совокупность все более локальных и частных исследовательских программ разрушает ее как целостную дисциплину» [
Березкин 2004: 30].
Тем более что никакого профессионального сообщества антропологов (как социальных или культурных антропологов [и звучит то как-то не по-русски]) в России нет. В то же время вполне существуют неформальные сообщества и этнографов, и антропологов (в отечественном понимании), что, возможно, объясняется и их базовым профессиональным образованием. Что касается Ассоциации антропологов и этнологов России (до 2013 г. – Ассоциация этнографов и антропологов России), то все попытки превратить ее в реально работающую профессиональную организацию с информационными и координационными функциями не увенчались успехом. Это по-прежнему номинальная структура, косвенно связанная с организацией конгрессов антропологов и этнологов России.
Нельзя также не заметить, что упомянутые конгрессы превратились в многочисленные сборища, в которых собственно этнографы (этнологи) и антропологи (в отечественном понимании) составляют незначительное меньшинство. А чтобы они стали в полной мере дискуссионным пространством, их надо бы проводить по принципу круглых столов и проблемных симпозиумов, а не субдисциплинарных секций. И общие (сквозные) темы конгрессов не должны быть ни региональными и узколокальными, как тема VI Конгресса в Санкт-Петербурге («Этнокультурные взаимодействия в Евразии»), ни такими фундаментальными, как «время» и «пространство» («Время в этнологии и этнология времени», «Пространство и культура» – темы двух предыдущих конгрессов в Москве и Омске). Что касается конкретных научных проблем, которые в первую очередь должны обсуждаться, то я бы отнес к ним теорию этноса и этничности – вечную проблему нашей науки, а также специфику этнографического / антропологического образования, что приобретает особую актуальность в связи с переходом на двухступенчатую систему профессионального образования (бакалавриат, магистратура) и фактическим разделением обучения этнографов (этнологов) и социальных антропологов на исторических и социологических факультетах соответственно. Давно назрела необходимость и всестороннего обсуждения всякого рода научного китча и прежде всего различных теорий Л. Н. Гумилева.
К наиболее значимым и перспективным следует также отнести и разработку проблем соотношения этногенеза, социогенеза и политогенеза. Нетривиальные результаты можно ожидать, например, в политической антропологии (при выявлении истоков традиционных сетевых сообществ, при изучении цивилизационных альтернатив государству, равно как и при анализе альтернативных путей к ранней государственности) и в антропологии родства: при дальнейшей разработке иденетической парадигмы родства, исследовании феномена имён родства, искусственного (фиктивного) родства (включая ритуальное), прежде всего таких его форм, как побратимство, «братства по кораблю», подшучивание («шуточное родство»), а также реконструкции древнейшего (доклассификационного) типа систем родства – так называемого локального (тотемического, мифологического, или ойкуменического [экологического]) родства.
К значимым, но бесперспективным я бы отнес этнопсихологию, в отличие от исторической (культурно-исторической) психологии, объектом изучения которой является не психология этнических общностей, а ментальность различных цивилизаций и разных исторических эпох. Нетривиальные результаты в этой сфере могут быть получены при дальнейшем изучении архаического синдрома – феномена возрождения архаического сознания в экстремальных ситуациях и в закрытых культурных средах[119].
И в заключение еще одно наблюдение. Как мне представляется, продуктивности исследований и преодолению хаоса препятствует, как ни странно, практически полное исчезновение научной критики, которая перестала быть неотъемлемой частью научной жизни. Как уже справедливо отмечалось, «наша научная жизнь почти полностью лишилась традиции обстоятельной и взыскательной критики, а также ее достойного восприятия. Развернутые и содержательные теоретические дискуссии – большая редкость. Привлечь к ним коллег чрезвычайно трудно (если только не задеты их личные или корпоративные амбиции). Количество печатных рецензий и тематических обзоров новых публикаций ничтожно мало в сравнении с объемом этих последних. К тому же, в большинстве своем наши современные рецензии или носят сугубо информативный, а не аналитический характер, или – того хуже – пишутся по настоятельным просьбам авторов, что заведомо предполагает положительную оценку, а подчас и согласование “дежурных” замечаний с самим “заказчиком”. И даже научные заседания, посвященные обсуждению подготовленных к изданию или только что опубликованных работ, в основном остались в “доперестроечном” прошлом. А они несли не одну лишь идеологическую нагрузку <…> Не удивительно также, что если все-таки неожиданно появляется в печати резко отрицательная рецензия на чью-либо книгу или резко критический анализ чьих-либо взглядов, возникают подозрения в личной недоброжелательности, идеологической подоплеке или каких-то иных посторонних мотивах» [Артемова 1999: 184–185]. Вполне закономерно, что в таких условиях качество многих публикаций очень низкое, приходится впустую тратить время и усилия на чтение неграмотных текстов некомпетентных авторов. Не способствует научной продуктивности и специфический характер корпоративности, носящей в последнее время особый, я бы сказал, «тусовочный» характер. Научные же школы уходят в прошлое.
Литература:
Артемова 1999 – Артемова О. Ю. Отклик второй степени // Алгебра родства. Вып. 3. СПб.: МАЭ РАН, 1999.
Белков 2004 – Белков П. Л. Структура предмета этнографии (оппозиция письменная – бесписьменная культура) // Антропологический форум. 2004. № 1.
Березкин 2004 – Березкин Ю. Е. Современные тенденции в антропологических исследованиях // Антропологический форум. 2004. № 1.
Интервью 2013 – Интервью Н. В. Аникина и Т. Д. Соловей с доктором исторических наук, профессором Г. Е. Марковым // Проблемно-тематическое пространство и теоретические границы современной этнологии. К юбилею доктора исторических наук, профессора Геннадия Евгеньевича Маркова: Сб. науч. ст. (Труды исторического факультета МГУ; вып. 62. Сер. 2 «Исторические исследования»; 25). М.: МГУ, 2013.
Пространство и время 1992 – Пространство и время в архаических культурах (материалы коллоквиума). М.: Институт Африки РАН, 1992.
Ситнянский Георгий Юрьевич
«Евразийская реформация»: будет ли новый шанс?
Аннотация. Период Реформации в Западной Европе хронологически совпал с попыткой реформации православия в России усилиями «нестяжателей». Попытка оказалась неудачной и была пресечена опричным переворотом Ивана Грозного. Есть
