— Мам, через пару минут мне уже бежать на работу.
— Что скажет по этому поводу твой отец, Роберт?
— Мой отец по этому поводу взбесится, вот что. Пожалуйста, ничего ему не говори.
— Думаешь, это так просто? Я вижу Кэрол почти каждый день. И почти каждый день вижу его внука.
Лицо Роберта каменеет, губы упрямо сжимаются. Знакомая гримаса. Точно такая же, как у нее самой в критические моменты, поэтому Морин знает, что спорить бесполезно. Роберт сидит напротив и смотрит на нее почти угрожающе.
— Ничего ему не говори. Кэрол на той неделе переберется сюда, так что никаких проблем не будет.
— Никаких проблем? У него появился внук, и ты считаешь, что это не проблема? Совсем не проблема?
— Мам, ты не понимаешь! Он и так считает, что я лодырь из лодырей, хуже нет никого. А это будет последней каплей… Я только хочу… я хочу…
— Но так нельзя, Роберт, сам пойми. Как можно скрывать такие вещи от собственного отца?
— Я просто хочу доказать ему, что не такое уж я жалкое ничтожество. Что я могу не только работать вышибалой в этом вонючем "Теско" и жить в норе со своим полугодовалым младенцем. Я хочу добиться чего-нибудь стоящего, мама. Но у меня пока не было времени. Не было времени понять, что стоящее, а что нет. Дай мне немного сориентироваться и встать на ноги. Я хочу, чтобы он обрадовался, что у него есть внук, а не рассвирепел еще сильнее.
— Но что ты все-таки собираешься делать, сынок?
Вся воинственность Роберта вдруг улетучивается.
— Сам не знаю. Работы никакой. Конечно, какая-то всегда есть — разная муть, недостойная человека с моими талантами. Или с отсутствием таковых.
— Ты ведь умный мальчик. Если бы приложил немного больше усилий…
— Если бы то, если бы это, если бы пятое-десятое. А у меня есть то, что есть, приходится исходить из реальных возможностей.
— Тебе надо больше общаться с отцом. Мы месяцами ничего о тебе не знаем.
Роберт прикусывает губу, так крепко, что она белеет.
— Прекрати, Роб. Ты же сам сказал, что готов к жизненным испытаниям. Если хочешь, чтобы я успокоилась, попробуй наладить с ним контакт.
— Хмм.
— Слушай. А что, если тебе как-нибудь поиграть с ними в карты? Это было бы неплохим началом. Недавно я просила его взять тебя с собой.
— И что он сказал?
— Ничего.
— Отлично.
— Ноя знаю, что он будет рад с тобой повидаться.
— Ас чем я пойду играть, а, мам? У охранников лишней наличности не водится.
Перехватив Чарли левой рукой, правой Морин достает кошелек. Роберт упрямо качает головой:
— Не нужно, мам. Я уж как-нибудь сам.
— Не глупи. Я же не на мотоцикл тебе даю. Я хочу, чтобы ты наладил отношения с отцом. Бери. Можешь проиграть. Проиграй их папе, если, конечно, получится. Сам сделай первый шаг. И тогда…
Роберт смотрит на нее умоляюще.
— И тогда я сделаю все, что ты попросишь, — тихо говорит Морин.
Кэрол подходит к Роберту и кладет руку ему на плечо, перебирая пальцами нейлоновую бахрому на погончике.
— Возьми деньги, Роб, — просит Кэрол.
Роберт берет у матери три двадцатифунтовые купюры и ласково трется щекой о ее пальцы. Кэрол, перегнувшись через плечо Роберта, щекочет сына, тот заливается смехом.
— Роберт, он очень хороший, миссис Бак.
— Теперь ты можешь звать меня просто Морин.
— Морин. Большинство парней на его месте просто бы отвалили. Я хочу сказать… мы ведь не то чтобы любим друг друга. Вообще-то мы только друзья. И вдруг все-таки… увлеклись. Но это точно сын.
Роберта, он знает. Поэтому мы и назвали его в честь дедушки. Роберт, он молодец. Правда-правда. Он не хочет перед всеми подряд плясать, "да, сэр", "как скажете, сэр". У него будет работа, хорошая работа. Только пока еще он не знает, какая именно.
Морин перекладывает мальчика так, чтобы видеть его круглое, как луна, личико, и начинает тихонько его баюкать.
— Ты мог бы поговорить с дядей Томми. У него много знакомых.
— Да, много, но все не те, какие нужно. Я с ним уже разговаривал.
— А ему ты рассказал про Чаки?
— Нет, конечно. Мы говорили только о делах. Все уговаривал меня поработать на одной стройплощадке. Но меня совсем не тянет валандаться с тяжелыми носилками. Правда, он…
— Он — что?
— Правда, он… у него есть одна неплохая идея. Ничего общего со стройками. И все абсолютно законно. Я мог бы при случае напомнить, поймать его на слове. Запросто. Хорошая зарплата, постоянные прибавки. Все прилично и чинно. Продвижение по службе.
— Звучит как сказка, — говорит Морин.
— То ли еще будет, — лукаво говорит Кэрол.
--
Душный августовский вечер. Дом Томми в Тейдон-Бойс. Томми, Чарли и Майк сидят за столом.
Томми тасует карты. На проигрывателе пластинка "Любителям классики", популярная классика в исполнении Оркестра Королевской филармонии. Майк Сандерленд приятно взбудоражен нарочитой скромностью обстановки. На столе только пиво и сигареты. Пакетики чипсов с сыром и с луком, хрустящие соленые печенюшки "Твиглетс", серебристые маринованные луковки, нанизанные на коктейльные палочки. Все пепельницы переполнены окурками, а воздух в комнате сизый от дыма. Лоррейн дома нет, — убежала попить в баре винца с подругами.
— Этот твой дружок, он ушлый игрок, да? — спрашивает Томми. Он делит колоду на две части, потом смешивает их, ловко пропуская одну половину карт через другую, "врезкой", так называют этот прием. — Здорово соображает, да?
— Снежок-то? Он, конечно, не новичок, но и не то чтобы ас, — говорит Чарли. — Но удачливый. Ему всегда везет. Не знаю, как ему это удается. Такой везунчик, просто умереть. Он никогда не играет наобум, он носом чует, когда ему пойдет хорошая карта, хватает удачу за хвост. Это какая-то мистика, черная магия.
Томми оборачивается к Майку, любовно сворачивающему самокрутку:
— А ты у нас бывалый картежник, Мик?
— Ну не знаю. Так, иногда играю, что-то вроде бриджа.
Томми хохочет:
— Да-а, игра просто зашибись! Игра для престарелых дамочек, чтобы скоротать последние денечки.
— Позволю себе не согласиться. Это чисто интеллектуальный поединок.
— Ой-ой-ой, фу-ты ну-ты. "Мод, голубушка, передай мне фужер с шампанским". У вас в газете все такие чистенькие умники, а, Чарли? Господи Иисусе, если бы моя башка торчала настолько выше жопы, я бы даже пукал интеллектуально, выдувал бы задницей дикси[77], не хуже сакса.
Майк, забыв про свою самокрутку, ошеломленно таращит глаза.
— Не обращай внимания, Майк. Томми никогда не обременял свою жизнь хорошими манерами.
— Да, Мики, да, мой мальчик, будь проще. Лично мне плевать, откуда ты взялся, из этого гребаного Кембриджа или из Хуексфорда, главное — деньги на кон. Вот зачем мы тут, милок, собрались. Малость встряхнуться и заодно перераспределить собственность.
Томми швыряет на стол толстую пачку пятифунтовых бумажек, перехваченных резинкой.
— Ну, давай выгребай из всех дырок свои гребаные бумажки, покажи нам, сколько у тебя товара.
Майк, кивнув, достает из внутреннего кармана портмоне, вынимает четыре пятидесятифунтовые купюры и кладет их рядом с пятерками Томми.
— Надеюсь, этого достаточно, — с эффектной небрежностью говорит он.
— Да, конечно. — Томми фыркает. — Предостаточно. На это можно купить бутылец "Болли", а то и парочку, или шикарную сигарную зажигалку для старухи "Бугатти".
Раздается звонок в дверь. Томми идет открывать, его хорошо шатает. Майк нервно и жадно затягивается, сразу искурив почти весь свой косячок, и начинает делать новый.
— Как ты, Майк?
— Если честно, Чарли, мне немножко не по себе.
— Не обращай внимания на моего братца. Он больше брешет, чем кусается. Никаких укусов.
Томми, покачиваясь, возвращается, а Майк в сотый раз смотрит на его щеку, где розовеет четкий след от чьих-то зубов, и ему кажется, что Чарли недооценивает возможности своего брата. Возвращается он с Робертом, нещадно тиская своей ручищей его плечо.
— Вот и он, рыжий засранец, стручок долговязый. Надеюсь, у него с собой кошелек с деньгами, а не мешок медяков. Но пусть знает, что мы не обналичиваем чековые книжки господ безработных.
Томми громко ржет, довольный своей шуткой, и треплет Роберта по щеке. Роберт сдержанно усмехается. Он в костюме, тщательно выбрит, у него короткая аккуратная стрижка, Чарли изумлен. А еще он изумлен тем, какой юный у него вид, какой незащищенный. Чарли вдруг понимает, что не знает, как вести себя с сыном. Захотелось броситься к нему и крепко обнять. Но гордость и правила приличия одерживают верх. Чарли остается сидеть на своем стуле и лишь приветственно вскидывает руку.
— Привет, папа.
— Привет, Роберт.
Далее следует неловкая пауза. Раздается деликатное покашливание Майка.
