лечиться к знахаркам и колдуньям.
Войнич достойно молчал.
- А как же ты, стыдливый молодой человек, справляешься с купанием? Ведь там тоже нужно раздеваться.
- Я остаюсь в кальсонах и сорочке.
- Ничего себе – добрый католик! Ладно, бороться с предрассудками не буду, обследовать тоже не буду. Запишу это в документы. Ха, что не хотел раздеться, - резюмировал доктор Семпервайс, думая уже о чем-то совершенно другом, после чего сменил тему. – Пять порядочных приемов пищи в день, не забывай. Много молока и масла. Все это должно быть теплым. Прогулки и вылеживание. На террасе для вылеживания завязываются самые лучшие знакомства, и, возможно, кто знает, что еще… Что еще, молодой человек с именем, которое так сложно выговорить?
Войнич спешно одевался.
- Нет. Ничего.
- А как там этот Опитц вас кормит, раз у него умерла кухарка? – с озабоченностью неожиданно спросил доктор, словно бы в порыве чувства вины. Вы можете перебраться к нам с питанием. У нас повар из Италии.
- Я завтракаю и обедаю в курхаусе, и весьма ценю искусство этого повара. Ужинаю в пансионате, и не жалуюсь. У нас там постоянно свежие сыры. За козьими наш хозяин ездит в Фридланд. Пока же мы справляемся, а герр Опитц разыскивает кухарку.
Семпервайс сложил руки на груди и вздохнул.
- Кухарка… А знаете, молодой человек, что вину за наши неудачи несут матери? Это они формируют наше отношение к миру и собственному телу. Это новейшие открытия науки, названной психоанализом.
Войнич был уже у двери, но Семпервайс отозвал его жестом и приказал присесть.
- Возможно, вас заинтересует то, что я сейчас скажу. Это матери, - продолжил он, - заражают ребенка чрезмерной эмоциональностью, что впоследствии способствует множеству болезней и слабости духа, а прежде всего - внутренней женственности. Изменчивая и вечно непостоянная женщина не способна сформировать в ребенке сознание, что мир – это вызов для нас, что его законы жестоки, а его порядок требует от нас солидной позиции, способности крепко стоять на ногах и не поддаваться всяким иллюзиям.
- Вы говорите так же, как мог бы говорить мой отец, если бы только… - замялся Мечислав, а Семпервайс подставил ухо.
- Если бы что? – с любопытством спросил он.
- Если бы вообще говорил о моей матери.
- А он не говорит? У вас наверняка очень тесный контакт с матерью, отсюда и ваша, так сказать, деликатность.
В нескольких предложениях Войнич изложил свою семейную историю.
- Ну что же, весьма жалко, что она умерла, - заявил доктор, что вовсе не значит, будто бы она не виновна. Она оставила вас, когда вы более всего в ней нуждались! Но скажу вам, дорогой мой герр Войнич, что и я был воспитан практически без женщин. То есть, без других женщин, потому что с матерью я весьма близок. Вскоре ей исполнится восемьдесят лет. Только она женщина совершенно особенная. Да, да. Иногда я думаю… - тут доктор Семпервайс замялся и решил сменить тему. – Человек может познать сам себя, именно благодаря психоанализу, этой новой науке. Психология бессознательного – это сейчас единственный путь для получения правдивых ответов на правдивые вопросы. Вот вы анализируете свои сны?
Войнич захлопал ресницами, так как его застали врасплох.
- Мне мало чего снится. А здесь – так вообще ничего, потому что голуби всю ночь воркуют на чердаке.
- Вот если бы вам снилась какая-нибудь вода, какие-нибудь жабы, мокрые и, вот…, например, пещеры, то это могло бы означать, что у вас комплекс своей отсутствующей матери…
Войничу вспомнилась жаба, сидящая на куче картофеля. Он незаметно стряхнул с себя эти мысли.
- В этом случае следовало бы укрепить свою мужественность, противопоставить себя этой размягчающей энергии. Вот что нужно вам, Войнич! Вы должны убить в себя свою мать, которая вас покинула…
- Она умерла, мне не нужно ее убивать, - поправил его Войнич.
- Даже если было и так, все равно, она вас покинула, и именно это отнимает у вас силы. А чтобы наверстать в себе ее отсутствие, вы до опасного отождествляете себя с нею, отсюда эта ваша женственность, эта мягкость.
Войнич съежился внутри себя.
- Ну, ну, дорогой мой мальчик, - похоже, Семпервайс заметил изменение в пациенте, - не скулите, не капитулируйте. Вы должны взять себя в руки. Даже самые жесткие мужчины, подверженные женским штучкам, расплываются будто желе. В том числе, и женщин, действующих из-за края могилы.
На какой-то момент Войничу показалось, что это говорит его отец. Он даже увидел его – на фоне узорчатых обоев, на фоне окон и аспарагусов, как он стоит с сигарой в пальцах, а дым образует в воздухе красивейшие завитки, меняющиеся местами ниточки, которые никогда не повторяют свою последовательность. Сейчас ему следует подойти к нему и поцеловать ему руку, как делал обычно. И еще сказать: "Так, отче". Тогда отец словно бы насыщался его подчиненностью, жесты подданства его успокаивали, пускай и ненадолго. Мечись мог выйти из комнаты и заняться своими делами: шахматными фигурками, гербарием, своей любимой латынью. Отец оставался перед закрытой комнатой сына, не осознавая, что его влияние и контроль туда не добираются и никак не влияют на расплющенный между листами промокательной бумаги папоротник с его многочисленными, правильными спиралями.
- Собственно говоря, можно обойтись и без них. Без женщин, понятное дело. Если бы только м могли быть сильными, - закончил доктор Семпервайс и по-приятельски хлопнул Войнича по спине, так что тот скривился от боли.
Когда он уже был в дверях, он тихонько спросил про Тило, а доктор, глядя в окно, ответил:
- Не привязывайся к нему, парень. Ему осталось немного времени.
Войнич долго присматривался к сонной мухе, которая крутилась по столику, тщательно исследуя засушенные растения. Было заметно, что живет она на резервной энергии, похоже, только лишь потому, что Раймунд сегодня хорошо натопил печи, и приятное тепло напоминало всему и всем, что существуют и солнечные летние дни. Подруги мухи валялись дохлыми на подоконниках, похожие на черные крошки. Войнич с отвращением пытался схватить их за ножки и выбросить всех, только пальцы у него были неуклюжи, так что пришлось воспользоваться почтовой карточкой, которую только что написал отцу.
Воркование на верху этой ночью довело его чуть ли не до отчаяния, поэтому он отправился к аптечке Опитца в коридоре и взял оттуда бутылочку с валериановыми каплями. Не отсчитывая нужного количества, он залил половину содержимого в стакан, развел водой и выпил.
После этого мы видим, как Войнич опять сидит на кровати покойницы, кладет руки на бедра, глядит прямо перед собой, а в его голубых радужках перечеркнутым крестом отражается пятно
