обнаружил, как положено доложил. Образовалась у нас команда с дежурным офицером. Выдвинулись мы с упреждением на ожидаемое место встречи с нарушителями. Встали на их пути и всем видом своим показываем, что нельзя вам ездить здесь. Правда, автоматы за спиной держим — приказ такой был: оружие ни в коем случае не применять.
Встретились; те остановились — тоже недоумевают, что это мы хотим от них. Штук пять их было. Старший из саней выскользнул и что-то по-ихнему разговаривает, волнуется — наверное, сильно ехать хочет. А наш старший не промах — несмотря на то, что язык недружественный не знает, всё же заявил ему знаком руки, что им надо ближе к своему берегу держаться. А тот то же самое делает. Стоят они напротив друг друга и решительные протесты руками заявляют. Наш-то докумекал более ясно показать, какие они нехорошие нарушители: на снегу ногами нарисовал две черты, руками показал, что это их и наш берег реки, и уж совсем выразительно (ну, уж тут любому станет ясно) указал, где они должны быть.
Эту нашу карту на снегу тот старший своими недружественными обувками стер и давай свою рисовать, где наше место уж совсем к нашему берегу близко было. Их старший и наш этот спор ногами долго не могли закончить. Спорщики утихли только тогда, когда произошло иссякание аргументов: весь снег вокруг утоптали — негде карты рисовать. А эти в санях песню завели всемирно известную, революционную, только на своем недружественном языке. А наши эту песню петь-то не могут — полкуплета знали, не больше. Наш старший сразу уловил воспитательную недоработку, посетовал: мол, что же вы, погранцы, изобразить как бы против ничего не можете? Наши натужились, изобразили полтора куплета про девицу, которая на берег выходила, и затихли. Те еще что-то свое спели и тоже замолчали, закурили сигареты с фильтром. Наши тоже было хотели закурить, да как-то неудобно стало самокрутки на глазах у бывших друзей раскуривать. Гонца послал старший. Туда-сюда быстро смотался он в сельский магазин, ящик папирос притащил. Закурили. Эти пальцами в наши папиросы тыкают, объясняют, что у нас табака мало, а в их сигаретах много, — обижают нас, так сказать, политически. А наши им в ответ показывают на их сигареты и сено в санях. Так сказать, адекватный ход сделали, то есть на руках показали, что их табак есть барахло сенное, а наш гораздо лучше.
Еще маленько постояли. Начальство решило: да ну их — и бросило это дело по выдворению. После того случая велено было вообще их не трогать во избежание эксцессов. Но, к сожалению, позже эксцессы случались. А по этому случаю ему поручили листовку политически верную сделать. Так впервые он стал штатным рисовальщиком — стал стенгазеты делать и плакаты малевать. К тому времени он уж «фазаном» был, что означало второй год службы. Про них, про «фазанов», говорили: «Веселые ребята», намекая на то, что теперь они опыта набрались, служить научились. До дома еще далеко. Думы в голове должны быть веселые, не то что у молодых салаг, которых окрестили как «Без вины виноватые». Все хозработы непрестижные на них были. А «деды» всегда были в уважении и почете. «Дед» есть «дед». До дембеля, то есть демобилизации уж дни считает. Морально и материально готовит себя к отправке домой. Чемодан дембельный готовит, и лозунг у «дедов» был такой: «У них есть Родина». Так что у всех свой художественный образ был от произведений разных: «Без вины виноватые», «Веселые ребята», «У них есть Родина».
Служить ему оставалось полтора года.
* * *
Вахтер-охранник сначала его не узнал.
— Вы по записи?
— Нет, — ответил он.
— Без записи не положено, — вахтер перегородил ему дорогу.
— А где можно записаться? — спросил он.
— Не могу знать, — сурово ответил вахтер.
— А кто может знать? — спросил он.
— Кто может знать, не могу знать, — в том же тоне ответил вахтер.
Он вышел наружу и еще раз осмотрел надпись на стене. Бронзовая доска гласила: «Центр лицензирования искусств».
«Так, — подумал он, — год назад удалось сюда проникнуть беспрепятственно, а теперь у них там что-то изменилось».
Он снова, преодолев две массивные двери, остановился у вахтера.
— Вы меня помните? — спросил он.
Вахтер насупился — ему явно не хотелось препираться с очередным посетителем.
— Я… — и он назвал свой творческий псевдоним.
У вахтера что-то в голове щелкнуло — он изменил выражение лица с недовольного на любопытствующее.
— А, это вы, — как бы что-то вспоминая, произнес вахтер. — Да, что-то припоминаю. Но вы без записи. Без записи не положено.
«Опять двадцать пять! — подумал он. — Надо что-то делать».
Он напрягся и с выражением прочел:
Вас опять не пропускают —
Ваш талант не помогает.
Не спешите уходить —
Это надо пережить.
Обрести покой и мудрость
И не делать больше глупость,
Не ходить туда, где вам
Пропуск будет и не дан.
Вы опять не записались
И, конечно, оплошали.
Вы попали в плохиши —
Тут уж пой или пляши,
Ничего уж не поможет,
И пора уже итожить:
Неудачник вы такой —
Лузер вы такой-сякой!
— Слагаете, значить, — уже более дружелюбно произнес вахтер. — Но всё равно без записи нельзя.
— Так что же мне делать? — уныло спросил он. — Читать стихи до вечера?
— Зачем читать? — удивился вахтер. — Вот там внизу телефон — наберите номер секретаря.
— А какой у него номер? — спросил он.
— Там должна быть бумажка. На ней всё написано, — ответил вахтер и снова сделал деловое лицо.
На помятом листке с грязновато-загнутыми краями он с трудом нашел номер секретаря. К его огорчению, посетители, бывшие здесь ранее, около этого номера хаотично начиркали еще несколько номеров, и это обстоятельство сулило ему серьезную аналитическую работу — найти нужную запись.
И он начал этот изнурительный процесс. Первые три номера молчали, и ему подумалось, что там, наверное, уже все телефоны сняли вместе с проводами. Только на пятом ему ответили:
— Слушаю вас внимательно, — молодой женский голос внушал доверие.
Выдохнув, он неожиданно выпалил:
— Мне нужна запись — я хочу записаться.
— Нет проблем, записываю, — ответили в трубке.
Он разборчиво продиктовал свою фамилию, имя и отчество, творческий псевдоним и почему-то добавил к этому дату своего рождения. Трубка молчала. Он после нескольких секунд паузы алёкнул. На том конце ответили вопросом:
— Всё?
Он подтвердил:
— Да, всё.
В трубке послышались частые гудки — абонент отключился. Он
