– С тобой все в порядке?
– Да.
– Я рядом, Эйден. Нужна помощь – говори. – Она постояла еще секунду, и ее губы через силу сложились в улыбку. – Я немного знаю, каково это, когда тебя предают.
– Хорошо. – Я поколебался. – Просто… Я, наверное, тоже невольно лгу. Вся эта работа, которую я для них сделал… Столько работы… Слишком много лжи… Я запутался. – Мне пришлось замолчать, чтобы не сказать лишнего. Казалось, я едва удерживаюсь, чтобы не сблевать.
– Я знаю, дорогой, – сказала мать. – Я знаю. Я рядом. – Она улыбнулась мне. – Слушай, вот что: давай закажем пиццу и посмотрим телевизор. Тебе много задали? Ты успеешь?
– С удовольствием, – ответил я. – Мне ничего другого и не хочется.
– Мне тоже.
Я сказал, что сначала приберу бардак, который устроил, а потом спущусь к ней на пиццу перед телевизором. Большая часть безделушек, которые Донован-старший привозил мне из своих поездок, отправилась в мусорную корзину. Какой смысл их хранить?
Потом мы уселись на маминой кровати, пристроив пиццу со шпинатом и оливками на тумбочку, и посмотрели три серии теледрамы, не получив никакого удовлетворения: за все потраченное на телевизор время мы не пришли ни к какому решению, оставшись в напряженном ожидании и понимая, что скандал только разгорается и затихнет очень не скоро. Но когда я поднялся, чтобы идти к себе, мама схватила меня за руку.
– Я уже говорила и повторяю самым серьезным образом, – сказала она. – Я считаю, мне лучше поверить тебе, Эйден, без всяких колебаний. Я должна это сделать. Я же могу тебе доверять?
– Да, – сказал я. – Доверять и верить.
Глава 13
Но если я собрался и сам себе поверить, надо было регулярно посещать школу. Во вторник на всех уроках я сидел идеально собранно, делая вид, что внимательно слушаю. Мистер Вайнстейн меня не спрашивал; миссис Мартелли ничего не сказала, когда я не сдал домашнюю работу по геометрии. Выкручусь, говорил я себе, справлюсь. Выйду сухим из воды. Подозрения в отношении меня и других, хоть как-то связанных с Драгоценнейшей Кровью Христовой, скоро начнут стихать и сойдут на нет, все вернется на круги своя, каждый займется своими делами. Это же рекомендованный целительный бальзам для преодоления общенационального страха – развейся либо займись делом. Поезди по городу на машине, пройдись по магазинам, сходи в кино или на бродвейское шоу. Прими все как есть и не старайся понять.
Было нечто автоматическое в том, как я шел по коридору на очередной урок – официальный, сухой, я просто переставлял ноги. Я настолько ни на что не обращал внимания, что едва не врезался в Джози в конце учебного дня.
– Эй, – сказала она, – ты весь день такой тихий. Ты что, вдруг решил прикинуться недотрогой? – Я принужденно засмеялся, и Джози продолжала: – Давай смоемся отсюда – вдвоем.
После традиционных объявлений мы с Джози пошли в «Блуберри хилл». Очередь к кофе-бару была небольшой, и пока я забирал кофе с молоком и булочки, Джози нашла столик у дальней стены, где всегда старались сесть подростки – подальше от входа. Это был один из самых маленьких круглых столиков, за которым едва помещались два сетчатых металлических стула. Джози села так, чтобы иметь возможность разглядывать кафе.
Я принес поднос с едой и уселся лицом к ней.
– Слушай, – сказала Джози, – ты с Марком говорил? – Когда я признался, что вообще его не видел, Джози изумилась: – Конечно, не видел и не мог видеть, его второй день нет. Я звонила ему домой, когда у нас был пустой урок, но там никто не берет трубку.
– Ну, это-то понятно, – заметил я. – Я к тому, что не волнуюсь. Наверное, его наказали на все выходные или он заболел. – Я незаметно напрягал и расслаблял мышцы в попытке сидеть спокойно, но по мне волной прошла нервная дурнота. Я не хотел думать о Марке, но не думать не мог.
– Ну да, его же не два года нет, – съязвила Джози.
Я разыграл удивление, но она была категорична.
– Все ведут себя как ненормальные. Будь здесь Марк, он бы пустил по кругу косячок и рассмешил нас чем-нибудь, и мы бы обо всем забыли. Отчего его нет? Не подумай, вдвоем с тобой мне хорошо, – добавила она, – только очень странно, что он не ходит в школу. Вообще много чего странного творится – из-за этого скандала с церковью все просто из кожи вон лезут.
– Можно не говорить об этом?
– Можно, но сложно. Особенно когда рассказывают, что якобы происходило в Драгоценнейшей Крови Христовой.
– Слушай, это все вранье, – сказал я. – Люди распускают сплетни от нечего делать. – Я говорил с Джози, но смотрел в зеркало за ее спиной, в котором отражался весь зал. Зеркало тянулось почти до угла и прекрасно выполняло задачу визуального обмана, зрительно удваивая размеры кафе. В «Блуберри хилл» народ толпился до самого ужина. Вот и сейчас здесь расположилась целая команда женщин с колясками, расставленными по всему залу, но в качестве приятного исключения попадались и мужчины: чтобы позволить себе жить в нашем городке, не всем приходится работать по семьдесят часов в неделю или постоянно находиться в разъездах. Одного из них я даже узнал – это был папаша из нашей академии, активный член родительского комитета. Он всегда ходил в плотной фланелевой рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Многие мамаши находили его привлекательным, но он ни с кем не заигрывал (по крайней мере, я не замечал).
Он читал газету, сидя за столиком перед остатками уничтоженного сандвича-багета. Кожа вокруг глаз у него была в морщинках; и, просматривая страницы, он улыбался в короткую пепельную бородку, порой покачивая головой с мягким, почти терпеливым недоверием. Вот таким человеком, подумал я, мне хотелось бы стать. Не в смысле профессии, потому что я понятия не имел, чем он зарабатывает на жизнь, а в отношении завидного спокойствия: человеком в ладу с собой. Но идиллия была нарушена: когда мы с Джози начали разговор, над дверью звякнул колокольчик, и я увидел, как бородатый изменился в лице.
Отец Дули, опираясь на трость, медленно тащился к кофе-бару. Бариста поправила бандану и вытерла руки о фартук, когда священник подошел к стойке. Он заговорил тихо, почти шепотом, потому что большинство посетителей ели его глазами.
– Господи, – сказала Джози, подавшись вперед, – как сложно теперь увидеть священника и не задаться вопросом. Впечатление, что они все поголовно виновны.
– Это не так, – тихо возразил я.
Мне хотелось отвести взгляд, зажмуриться или даже выбежать через заднюю дверь, но мужчина с бородкой сложил газету, бросил ее на стол и уставился на отца Дули недобрым взглядом, ероша бороду. Он сидел нога на ногу, но тут поставил ноги на пол. Секунду он сидел так – как спортсмен, свесив сцепленные руки между коленей, затем встал, подошел к отцу Дули и что-то сказал старому священнику – слишком тихо, расслышать было невозможно. Отец Дули покачал головой и так же тихо ответил. Они обменялись еще несколькими репликами, после чего отец Дули обошел бородатого и направился к другому концу стойки, уставившись на шипящую эспрессо-машину.
– Эй! – Мужчина наставил на отца Дули палец. – Я задал вам вопрос, нечего меня игнорировать!
– Пол, не начинайте, – хладнокровно произнес отец Дули. – Я просто выбираю кофе.
– Вы же главный, вы тоже несете ответственность! – не унимался этот Пол.
– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказал отец Дули и мельком оглядел кафе. – Здесь не место для подобных разговоров.
– Вы мне рот не затыкайте! – крикнул Пол. – Я хожу в Кровь Христову больше десяти лет, я заслуживаю ответов! Мои дети тоже к вам ходили!
Бариста заторопилась и пролила немного кофе. Вставив бумажный стакан в картонную подставку, она пододвинула ее отцу Дули.
– Это возмутительно! – продолжал Пол.
– Правильно, – поддержала женщина, сидевшая рядом со стойкой. – Он прав!
Отец Дули стиснул трость и прижал ее к ноге.
– Я здесь не на судилище. Пожалуйста, не обращайтесь со мной как с преступником. Об этом будут говорить в другое время и в другом месте. Выработкой координированного ответа сейчас занимается вся церковь…
