навсегда… «Вот она, часть моей души – ей так не
хочется разрываться…»
Но вот автобус набирает ход, Мангыр беспомощно отстаёт, и из-за очередного поворота уже не
показывается на дороге, еле видимой в утренних сумерках. Ничего – сейчас полежит, отдышится,
да вернётся к новому хозяину. «Что же это он так отчаянно меня провожает? Почему?» И вдруг
Романа окатывает волной жара: «Боже мой, а ведь я и сегодня Мангыра забыл накормить. Как же
так?! Расстаёмся, наверное, навсегда, а я даже не накормил…»
В тот же день Роман приезжает в райцентр, устраивается там в гостинице, падает на койку,
застеленную синим казённым покрывалом, и спит до самого ужина. Усталость. Откуда такая
смертельная усталость?
На следующее утро он к десяти часам приходит в военкомат. Есть небольшой мандраж – не
встретить бы там какие-нибудь препоны вроде дежурных, секретарш или пропускных пунктов. Но
всё оказывается просто: шагая по коридору одноэтажного здания, отыскивает по табличкам
нужную дверь и входит.
Военком с полноватым брюшком, моложавый, черноволосый, оторвавшись от бумаг, смотрит на
него.
– Здравия желаю, товарищ майор!
Военком делает невольную паузу. Смущает голос вошедшего – мягкий, спокойный бас. Как
будто это не подчинённый, а генерал с проверкой.
– Слушаю вас, представьтесь.
– В общем, вопрос у меня такой, – назвав себя, сходу сообщает Роман, – я прошу направить
меня на войну.
Майор делает то, что ему, как военному, наверное, делать не полагается: раскрывает рот,
уставясь немигающими глазами на посетителя.
– На какую ещё войну? Кто тебе о ней сказал? – оглянувшись куда-то в угол, приглушённо
спрашивает он.
– Да у нас их мало что ли? Я согласен на любую. Где похлеще, туда и пошлите.
Военком, кажется, присевший ещё ниже, чем сидел, смотрит на Романа по меньшей мере как на
шпиона.
– Мы нигде не воюем… А вы откуда?
– Из Пылёвки, товарищ майор.
Военком озадачен.
– Откуда в твоей Пылёвке такая информация?
– Товарищ майор, да эта информация всей стране известна. А у нас на заставе служил
прапорщик, побывавший в двух или трёх таких точках. К тому же, мы охраняли границу как раз с
той страной, откуда приходят цинковые гробы.
– Цинковые гробы не везут через границу, их перевозят самолётами, – поправляет майор.
– Чёрными тюльпанами, – уточняет Роман. – Вот видите, значит, и военкомат тоже в курсе.
– Кругом! – командует военком. – Из кабинета – шагом марш!
Роман не перечит, вяло смотрит на майора, поворачивается и уходит, но не чётко, не совсем по-
военному, а как дембель, которому уже всё равно. А на другой день является снова. Теперь они
говорят дольше. Военком предлагает ему сесть и высказаться. Майору интересно, что стряслось с
этим высоким, видным, молодым человеком, что он сам рвётся воевать.
– Ну, не могу я быть таким, как все они там, – говорит Роман, поведав о своих последних годах
жизни в Пылёвке, – там лишь лень и скука. Там всюду сплошные ветряные мельницы. И даже не
так. Там одна большая мельница, с громадными лопастями. И справиться с ней нельзя. И главное
528
дело там не в руководстве. Главное там – во всех. Там никто ничего не хочет. И я постепенно
превращаюсь в то же. А это не по мне. Я хочу быть независимым от этого. В армии у меня было
прозвище Справедливый. Так я хочу снова его вернуть. Я и дальше хочу быть прямым,
порядочным и честным. А меня эта жизнь гнёт прямо через коленку. Я хочу быть там, где хоть что-
то ясно, определённо и конкретно. Я хочу получить новый заряд стойкости, если хотите. Я должен
быть таким, чтобы сам мог перегибать, кого полагается.
– Но почему вот так сразу – на войну? У нас что, уже ехать некуда? В стране такой
патриотический подъём, столько разных строек. Проявляйся – пожалуйста.
– Но там та же самая скука. У нас скука и ложь на всю страну. В нашей стране всем скучно.
– Ну-ну. Ты что, уже везде побывал? – насмешливо говорит, майор, почему-то ничуть не
обижаясь за страну.
– А я радио научился правильно слушать. Оно всё и выдаёт. Обо всех событиях на разных
местах говорят одними и теми же словами, одними и теми же штампами. Значит, всюду одно и то
же. А вот о самом интересном молчок. Видно, слов не могут подобрать. Вот туда-то, о чём молчат,
я и хочу.
Видя ладную, высокую фигуру неожиданного добровольца, майор завистливо подтягивает свой
отвисший, далеко «не военный» живот. Заглядывает ещё раз в документы Романа, теперь
постоянно лежащие на столе – двадцать девять с половиной лет. Да ведь на таких молодцах девки
гроздьями виснут, таким-то как раз всё и даётся, а ему не надо ничего. Ему требуется что-то
большее. Слишком много в нём породы и природы – вот что играет в нём своей излишностью.
– Нет, что-то здесь не то, – задумчиво произносит майор, – ты же умный, рассудительный
человек. Но почему такое глупое решение? Для того, чтобы всю жизнью на кон ставить, надо иметь
мотивировку посильнее. Ведь ты же можешь и не вернуться…
– А я решил всю ответственность судьбе передать: пусть она сама рассудит. Если я нужен
жизни такой, как есть, значит, она меня сохранит, а если не нужен – пусть убьёт. И если она меня
сохранит, то, очевидно, сделает совсем другим. Но вообще-то я должен вернуться. Во мне
слишком много всего, чтобы погибнуть просто так…
– Эта иллюзия бывает у всех, без неё никто бы и воевать не пошёл, – вздохнув, говорит майор,
отчего-то чувствуя в словах Романа некий укор. – Тебе легко ставить на судьбу – у тебя родителей
нет.
И поняв, что сказана глупость, он даже чуть испуганно замолкает.
– Да, мне в этом просто посчастливилось, – сузив глаза, говорит Роман в полную силу своего
голоса, – мне вообще везёт на всякие острые моменты. Потому-то я и не могу, как некоторые,
сидеть, штаны протирать.
– Что-о?! – закипая, произносит майор, просто страдая, что не может говорить с ним таким же
«равным» голосом – ну, не правильно это, чтобы голос младшего по званию звучал более властно,
чем его голос. – Гляди-ка, как он заговорил! Тоже мне – герой нашего времени выискался!
Правильно – таких-то и надо на войну сплавлять от греха подальше! Вот такие-то, кому спокойно
не живётся, обычно и мутят воду, не дают другим нормально жить! Скучно ему, видишь ли! Решил
от скуки по человечкам пострелять!
– Молодец! – говорит Роман, глядя прямо в майорские глаза. – Ты очень точно меня определил.
Ну,
