я».
Самого Баира занимает не это. Всю дорогу до Золотой он, не поверив, что можно жить на
матрасе в углу, всякими правдами и неправдами пытается вызнать истинные намерения электрика
с подстанции, но Роман всякий раз ускользает от ответа. И уж полной загадкой остаётся для
тракториста то, что после погрузки вещей в контейнер и оформления документов Роман отпускает
его, сказав, что ему надо ещё задержаться здесь по каким-то своим делам.
Придя на станцию, Роман покупает билет до Обуховска, где находится управление
электросетями.
Явившись наутро к Игорю Александровичу, он кладёт на стол заявление об увольнении.
Начальник от такого оборота со вздохом садится, выпустив вместе с воздухом всю свою иронию и
въедливость: в эту Пылёвку они ещё не нашли второго дежурного, как полагается по инструкции, а
теперь и этот, единственный, уходит.
– Почему так? – спрашивает он.
– Так надо.
– Может, поработаешь ещё?
– Нет, уже хватит, – отвечает Роман, – я, как и положено, отработаю своё и уеду.
– В сталинские времена тебя бы за такое к стенке поставили, – вдруг очень жёстко говорит
Игорь Александрович.
Роман некоторое время смотрит на него с изумлением.
– Ой, да отвали ты от меня, начальничек, – произносит он спокойно, даже не суживая своих
голубых, холодных глаз, – подписывай давай, не тяни. Не имеешь права не подписать. Тоже мне,
диктатор нашёлся…
* * *
Отработать полагается два месяца. Всё это время Роман живет в Пылёвке бирюком. На
мотоцикле съезжает лишь за хлебом. О его заявлении в селе не знают. Люди замечают, однако, что
по утрам он делает длинные, километров по пять-шесть пробежки, да ещё Матвей, однажды
неслышно скатившийся сверху к подстанции на мотоцикле с заглушенным двигателем, застаёт его
в гараже, где он, мускулистый и взмыленный, шлифует на тряпичном чучеле приёмы рукопашного
боя. Матвей вначале не понимает, что это за звуки: как будто в гараже работает молотильная
машина или одновременно дерутся несколько человек. Двери гаража открыты, и он несколько
минут изумлённо наблюдает за этой работой. С какой яростью, радостью и удовольствием молотит
чучело его молодой белокурый друг! Матвей, повидавший многое, в том числе и так называемый
тюремный блатной кураж, когда у нападавшего наливаются кровью глаза и, кажется, сносит крышу,
стоит озадаченный. Здесь нечто похожее, только отработанное, отточенное, если только слепая
ярость поддаётся отточке. В зоне такого, пожалуй бы, уважали. Только откуда всё это в Романе? И
для чего? Куда можно так готовиться? Отделать, что ли, кого-то хочет? Так это не для драки. В
деревне дерутся как придётся, как выйдет. А этот не бьёт, а будто убивает. Между ним и каким-
нибудь деревенским драчуном по случаю разница такая же, как между волком и собакой. Собаке
лишь бы потявкать да укусить, а волк – это зверь, он бросается, чтобы убить. Знал бы Алиев, как
повезло ему тогда, что он не попал под эти сокрушающие кулаки.
Роман, застигнутый врасплох, смущённо улыбается, подходит, подаёт горячую ладонь. Матвей
невольно смотрит на его пальцы, набитые до мозолей. Давненько, знать, упражняется…
– Это я так, чтобы размяться немного… – оправдывается Роман. – Зарядка для здоровья.
524
– Ну-ну, – с усмешкой замечает Матвей, – я так и подумал…
Иногда во время тренировки, когда его захлёстывает глубинная ярость, Роман впадает в раж.
Вроде бы, и нет ничего, а откуда-то что-то прёт. Однажды он увлекается так, что в кровь разбивает
кулаки. Разглядывая потом их, он ругает себя за какую-то внутреннюю одержимость, с которой
иной раз не может справиться и сам.
За всё это время в совхозе происходит одно очень неприятное событие. Полностью сгорает
стрижка, с которой было связано так много личных переживаний. Пожарный на машине приезжает
слишком поздно. К дощатому зданию, полыхающему, как спичечный коробок, уже нельзя
подступиться. Роман едет туда на мотоцикле уже просто для того, чтобы посмотреть. Пожарный
разматывает рукав, и Роман видит, что лицо его счастливо. Вот, наконец-то, он и потребовался –
все смотрят на него. Правда, стрижки уже нет. Но это не важно, все видят, что ничего сделать тут
было нельзя, и пожарного никто не осудит.
И снова во время этого пожара Роман смотрит на лица сбежавшихся людей: нет, нет и нет –
ничего за эти годы в них не изменилось, им совершенно ничего не жалко. На лицах то же самое
безразличие: горит не моё. И в выражении этих лиц Роман ещё раз видит оправдание всех своих
планов. Никому в селе он не нужен. «Служить бы рад», да никому это не нужно. Да и вся страна,
судя по всему, такая же, как больной, немочный человек, замкнувшийся в себе от своей болезни.
Подходишь к нему, предлагаешь: «Ну что, может быть, помощь нужна, так ты скажи – я помогу». А
больной отмахивается: «Оставь меня, пожалуйста. Ничто мне уже не поможет. Если ты можешь
как-то жить – так и живи».
И ещё одно трагическое происшествие, ещё более тяжёлое, чем пожар на стрижке. В один
день, выйдя на крыльцо, Роман вдруг видит, что к кладбищу из села поднимается похоронная
процессия. Впереди, как обычно, несут венки, потом медленно, на первой скорости, ползёт
грузовик с откинутыми бортами, в кузове которого установлен гроб, а следом идут люди. Много
людей. Значит, хоронят кого-то молодого. Стариков обычно большой толпой не провожают. Роман
не был в селе уже четыре дня, и к нему никто за это время не заезжал. Кого же это могут
хоронить? Быстро заскочив на веранду за биноклем, он, сдерживая дыхание подстраивает
окуляры. Но что это?! За гробом в чёрном платке на голове идёт Тоня! С одной руки её
поддерживает отец, с другой стороны – Тимоша. Роман переводит окуляры на гроб. А ведь там не
взрослый – гроб слишком маленький для взрослого. И Роман, уже ничего не соображая, бросив
бинокль прямо на крыльце, мчится к похоронной процессии, перемахивая небольшие овражки. Кто
же это, кто?
Одним из последних в процессии плетётся тщедушный Николаев.
– Кого хоронят? – спрашивает его Роман.
– Так Сашку, Тониного сынка.
Роману кажется, что его голова стала тяжёлой от тёмной, свинцовой крови.
– Что с ним случилось?
– Утонул. Захотел большую рыбу поймать. Пошёл на большой Онон, начал рыбачить около
одного омута, поскользнулся и упал. Он бы, наверное, выплыл, да его под корягу задёрнуло, он
курточкой зацепился и не смог вылезти.
Роман омертвело тащится в хвосте процессии. Все, кто тут идёт, уже как-то пережили это
событие, оно ведь произошло уже три дня назад. Он же лишь узнал, а нужно
