так и отправь меня туда для своего спокойствия. А насчёт того, что воду мутят, то я скажу, что,
может быть, из-за таких-то, как я (не важно, плохих или хороших), что-то в мире и движется. И без,
нас, вы спокойные, от собственной плесени задохнётесь.
Он специально говорит военкому «ты», нагло и решительно становясь с ним на равных, хотя
равенства тут нет ни по возрасту, ни по званию. Но уж если в спарринге даже учитель, искусный
боец прапорщик Махонин, переставал быть для него авторитетом, то этот майор и подавно.
Военком, чувствуя от наглости этого напористого добровольца ещё большую его внутреннюю силу,
садится и молчит, глядя в окно, зарешеченное между рамами ребристыми арматурными прутьями.
– Смотрю я на тебя, – уже спокойно говорит он через минуту, – наверное, вот из таких-то
настоящие головорезы и получаются: умные, внешне даже интеллигентные, но жестокие…
Однако, несмотря на столь нервную беседу, военком и в этот день выпроваживает Романа,
сказав, что подведомственный ему военкомат подобных добровольцев принимать не уполномочен.
Но Роман приходит и на третий день, и на четвёртый. И, наконец, через полторы недели таких
визитов военком, встречая его, поднимается и кладёт на стол официальную бумагу.
– Ваша просьба удовлетворена, – обращается он в этот раз на «вы», – вот направление в
специальную учебную часть. Там вы пройдёте курсы прапорщиков. А может быть, и образумитесь
в процессе подготовки.
– Не хотелось бы, – скупо роняет Роман.
Майор с новым удивлением смотрит ему в лицо. Этот человек так долго добивался своего, но
теперь, кажется, не испытывает никакого удовлетворения от достигнутого. Как будто ему и это всё
равно. Жутко бывает от таких холодных людей.
529
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Большая неподвижность
Колонна бронетранспортеров то сжимаясь, то растягиваясь, ползёт по пыльной дороге. Пыль
похожа на цемент или мельничный бус: машины, поседевшие поверх своей пятнисто-зелёной
раскраски, наверное, совершенно незаметны издали. Так думает прапорщик Роман Мерцалов. В
последние месяцы его жизнь имеет такую отчётливо прорезанную реальность, что прошлое с
сонной жизнью на удалённой подстанции, с нелепыми семейными и сердечными делами кажется
теперь не более, чем сном. Сожалений об этом прошлом нет – память о нём загашена
тренировками, кроссами, стрельбами. Новая реальность Романа Мерцалова как ступенька вверх.
Прежний, нижний уровень жизни закончилась отсылкой бывшей жене контейнера с вещами и
уговариванием ленивого, как кот, военкома, а вторая, начавшись изнурительными месяцами учёбы
в отряде, продолжается теперь этими горячими надёжными машинами и серой пылью дороги.
Конечно же, нынешняя жизнь куда точней и понятней. В ней уже есть друзья и товарищи, хотя
война представляется Роману лишь кратким жёстким тренингом, необходимым для его главной
ещё большой жизни впереди. Понятно, что этот жизненный перешеек опасен – пережить его
следует серьёзно, с полной отдачей. И тогда всё преодолеется. Если, конечно, не вспоминать о
том, что война, – это, по сути, рулетка похожая на ту, в которую однажды Роман уже поиграл, сунув
голову в скользкую капроновую петлю, стоя на шатком стуле. Только с петлёй-то всё примитивно,
без размаха и как-то уж совсем по-домашнему. То ли дело здесь! Тут такая машина! Тут такая
грандиозная рулетка, такая лотерея! Сколько рискованных шариков, мечтающих оказаться
счастливыми, вращается в адском барабане! Всякий, желающий, чтобы его жизнь шла ровно и
логично, считает справедливым именно ровный и логичный путь. Но если ты сам выбрал путь
рулетки, значит, для тебя логичны и справедливы оба варианта: короткий – плохой и длинный –
хороший. Но почему-то при всей этой добровольно принятой обоюдоострой справедливости
каждый всё равно надеется, что уж его-то вариант выигрышный. Наверное, это от иллюзии, будто
на войне твоя жизнь очень сильно зависит от тебя… Мол, упорней занимайся, быстрее бегай,
лучше стреляй и вообще испытывай более сильное желание жить и уж тогда-то повезёт
обязательно… Вряд ли кто-нибудь ещё в учебке работал на эту иллюзию так же упорно и
сосредоточенно, как Роман Мерцалов.
– Не иначе, как в генералы метишь, – видя старания Романа, посмеивался его новый друг
Василий Маслов из Красноярска.
– Да мне и прапорщика хватит позаглаза, – отвечал Роман. – Можно быть таким прапорщиком,
который и генерала стоит.
– Где ты видел такого?
– Видел. Это прапорщик Махонин – мой тренер и учитель. К нему уже ничего не прибавится,
даже если б он и генералом стал.
А что? Неплохо было бы встретить здесь Махонина. Хотя он, наверное, уже не прапорщик –
здесь-то его бы точно восстановили в звании. Но встреча могла бы выйти, конечно, удивительной!
И, наверное, даже трогательной чуть-чуть.
Рассказывая в учебке о себе и о своей срочной службе, Роман вроде как невзначай обронил,
что на заставе у него было прозвище Справедливый. И потом, когда его так же стали звать в
отряде, порадовался – если это прозвище принимается, значит, не всё ещё так плохо.
Уже третий день колонна движется к пределам чужой страны. Всем хочется отметить
пересечение границы как некое особо значимое событие. И когда полосатые столбики с гербами
остаются позади, у каждого человека в колонне возникает чувство бесшабашности и даже
развязности, похожей на опьянение свободой и щемящей тенью опасности. Каждому хочется как-
то показать, что он ничего не боится, тем более, что так оно пока и есть.
Факт пересечения границы зафиксирован, но ничего особенного за ней нет. Тут даже
специально не отыщешь чего-либо необычного, «не нашего». Степи почти такие же, как в
Забайкалье, разве что более пыльные. Забывшись, глянешь куда-нибудь в сторону, и кажется,
будто едешь ты не в бронетранспортёре, а в кабине «Белоруса». А впереди – станция Золотая,
куда ты вместе с невозмутимым бурятом Баиром везёшь свои жалкие вещички. Даже трава на
обочине такая же, как дома. А вот тех неприметных серых цветочков с красивым названием
«эдельвейс», которых полно в Забайкалье, здесь что-то не видать или просто их трудно
рассмотреть из люка тряской машины.
За всё время пути колонна проходит лишь сквозь несколько бедных селений, но и тут видится
сходство – бурятские сёла в своих степях лишь чуть получше этих. Даже странно как-то – едешь,
вроде как у себя дома, а, тем не менее, воевать. Зачем нам, русским, всё это нужно, если своих
земель хоть отбавляй? Зачем чужие проблемы, если своих невпроворот – хоть в Выберино, хоть в
Пылёвке, хоть в любом другом маленьком селе или большом городе? Впрочем, стоп, стоп! Ещё в
530
отряде Роман принял для себя жёсткое, пресекающее табу: о политической подоплёке войны не
думать! Пусть о ней думают те, кому
